Иван Кошкин - В августе 41-го. Когда горела броня

Над моторным отделением показалось совершенно белое лицо водителя, несколько мгновений он смотрел на разложенную на брезенте еду, затем сполз на землю. Пошатываясь, Осокин отошел от танка на несколько метров и сел под березой, уткнув голову в колени. Плечи его тряслись. Симаков с минуту смотрел на плачущего водителя, затем решительно поднялся и собрался уже спрыгнуть с танка, когда почувствовал у себя на плече руку командира.

— Не надо, Олег, — покачал головой Петров. — Пусть поплачет. Это тяжело, я по себе знаю.

— Да что тут тяжелого? — удивился забравшийся на танк радист.

Он схватил свой котелок и как ни в чем ни бывало принялся наворачивать кашу, затем поглядел на командира и наводчика.

— А вы чего ждете? Остынет же.

Симаков медленно опустился на колено и пристально посмотрел на радиста, уминавшего кашу так, что за ушами трещало.

— Слышь, Сашка, — протянул волжанин, и голос его не предвещал ничего хорошего. — А скажи мне — чего ты такой лютый?

— А на хрена тебе? — поинтересовался, облизывая ложку, москвич.

— Да вот, не пойму никак, то ли причина у тебя есть, — наводчик ронял слова тяжело, — то ли ты психованный. А с психованным я воевать не хочу, мало ли что тебе в голову взбредет.

— А куда ты денешься? — нехорошо усмехнулся Безуглый.

— А вот возьму сейчас ключ из ЗИПа да отоварю им тебя по башке, — спокойно ответил Симаков. — Не хочу с психом в одном танке гореть.

Безуглый облизал ложку и, завернув в тряпку, сунул за голенище, потом с сожалением посмотрел на три котелка с дымящейся кашей.

— И не жаль вам, а? Такая каша, а в холодной жир застынет…

Он потянулся и вдруг посмотрел на наводчика тусклым, ледяным взглядом.

— Есть у меня причина, Олег. Хочешь услышать?

— Отчего нет? — глаза волжанина тоже были холодны. — Время у нас есть.

— Ну, хорошо, — кивнул радист. — И ты, командир, послушай.

Он повернулся к водителю и крикнул:

— Вася, кончай реветь, разговор есть. Иди сюда. Иди, послушай, может легче станет.

Осокин помотал головой, потом медленно поднялся и побрел к танку.

— Ты, командир, в пятом мехкорпусе начинал, так? — Не дожидаясь ответа, москвич продолжил: — Я тоже, может, даже виделись. Но я даже повоевать как следует не успел, наш тракторист во время марша сжег, к чертовой матери, фрикционы, так что остались мы без коробочки. Колонна дальше пошла, а мы куковать остались, ремонтировать поврежденные машины там никто и не думал, да и запчастей все равно не было. К вечеру товарищи мои куда-то смылись, полагаю, в примаки к кому-нибудь подались, или просто прятаться пошли, потому что петлицы свои лейтенант прямо возле машины бросил, паскуда.

Безуглый жестко усмехнулся:

— Вот, поди ж ты, девятнадцатого июня его кандидатом в члены партии приняли, уж как человек радовался, как гордился. А тут спорол кубари, да и подался куда от войны подальше. Я проснулся — а уж и нет никого, только три комбинезона валяются. А мне драпать гордость, что ли, не позволила. Пытался с нашими связаться, да они далеко ушли, а станция километров на пятнадцать в лучшем случае достает. В общем, снял я пулемет, прихватил три магазина в сидор, хотел танк подорвать, да не знал, как.

Радист замолчал, никто не думал его торопить.

— Ну и пошел на восток, думаю, может, найду кого, хоть с пехотой повоюю. Собралось нас таких человек десять, я, да еще трое танкистов из моего же батальона, у них дизель заклинило, чуть раньше нашего, да шестеро пехотинцев, обозников каких-то. Их за имуществом каким-то отправили, да так и забыли. Бредем по дороге, вместе с беженцами, ни командира, ни задачи, вокруг гражданские: женщины, дети, старики. Взрослых мужиков мало. Идут, на нас косятся, а мы им в глаза смотреть не можем, потому что какая-никакая, а совесть у нас осталась. И тут…

Он снова запнулся, но сразу продолжил:

— Два «мессера» откуда-то вываливаются. И знаете, сперва они так высоко, метрах на трехстах прошли, смотрели, видно, не нарвутся ли они здесь… А как разглядели, что колонна не военная, снизились… Мы беженцам кричим: «Разбегайтесь!», да куда там, половина как обмерла, другие побежали, но не в стороны, а вперед, по дороге. Тут эти сволочи вдоль колонны и прошли… Из всех стволов… — радист скрипнул зубами. — Там промахнуться нельзя было, все плотно шли. Кровь во все стороны, как вода, я ору, из ДТ стреляю, да они и не замечают даже. Люди разбегаются, кто-то под телеги прячется, а эти развернулись и еще раз зашли. И третий, потом уж улетели, а на дороге такое творится…