Николай Жданов - В окрестностях тайны

Доктор хотел вмешаться, но Грейвс знаком

удержал его.

— Мы взяли ее у реки, — сказал сержант. — Она в темноте переправилась с той стороны к привязывала лодку. Когда ее схватили, она кусалась, как кошка.

— Этого не может быть, — возразил доктор. — Она разыскивала меня.

— Мы все это выясним. Вы пока можете идти, — сказал Грейвс сержанту. — Я очень прошу вас, фрау, подождать в соседней комнате.

Женщина вышла, сохраняя достоинство.

Наступило молчание.

— Садитесь, — предложил штурмбанфюрер, так как доктор все еще стоял. Он опустил руку в карман и достал портсигар.

— Вы курите? — обратился он к доктору.

— Спасибо, я привык к своим, — хмурясь, ответил врач.

Он потянулся к пачке, достал сигарету и снова положил пачку на стол.

Грейвс уже зажег спичку и дал огня. Они закурили каждый свое.

— Третьему от одной спички не полагается, — сказал Грейвс коменданту. — Плохая примета, — он усмехнулся. — Плохо жить с нами, оккупантами, доктор? Вы почему остались — не успели уйти или рассчитывали на лучшее?

Доктор зажег еще спичку: его сигарета не раскуривалась.

— Мне бы хотелось, чтобы мы вернулись к вопросу, ради которого я сюда пришел. Ведь ваша армия не воюет против детей, не правда ли?

Грейвс промолчал.

— Доктор Тростников не ладил с советской властью: он находился в тюрьме в тридцать седьмом году, — негромко сказал комендант, повернувшись к Грейвсу.

— Это так? — спросил Грейвс. — За что вы сидели в тюрьме? Политика?

— Нет, просто произошла ошибка, — сказал доктор.

— Вам выгоднее сказать, что вы были врагом советов, — заметил Грейвс.

— Я говорю то, что есть на самом деле.

— Гм. И с тех пор вы считаете, что всякий арест происходит только по ошибке? — Грейвс добродушно засмеялся, но вдруг стал серьезен.

— Можно привести сюда дочь доктора? — обратился он к коменданту.

Кнюшке снова вызвал дежурного сержанта и отдал приказ.

В комнате опять воцарилось молчание.

— Где вы достаете эти сигареты? — спросил Грейвс, потянувшись рукой к пачке, лежащей на столе около руки доктора.

Но тот не был настроен говорить на отвлеченные темы:

— У меня старые запасы, — пробормотал он.

Дверь отворилась, и двое солдат ввели Тоню.

Платье на ней было порвано, и когда она шла,

то все время обнажалось грязное, в травяной зелени колено, над которым виднелась широкая царапина. На подбородке и на шее тоже были ссадины. Припухшие глаза смотрели угрюмо и настороженно.

В первое мгновение она не заметила отца, который, взглянув на нее, остался сидеть в кресле, только чуть заметно вобрал голову в плечи.

— К сожалению, по правилам допроса, вам тоже придется выйти, — обратился к нему Грейвс. — Но вам особенно нечего, беспокоиться: ваша дочь не такой уж ребенок, как это вам до сих пор кажется.

Он сделал знак сержанту.

Доктор встал.

— Она разыскивала меня, пока я ходил к больному, — твердо сказал он по-русски, быстро взглянув на дочь.

Девушка коротко охнула, увидев его, и замерла, словно в оцепенении.

Сержант подтолкнул доктора и потом потянул его за рукав.

Они уже были у двери, когда девушка вдруг встрепенулась и крикнула:

— Все удалось, папа! Не бойся за меня!

Доктора увели.

— Мы сами устроили им это свидание, — с досадой сказал Грейвс.

Он все еще был слаб в русском языке и не совсем понял, что она крикнула.

«Не бойся за меня» — это довольно ясно. Это утешение или, может быть, обещание вести себя твердо, не выдавать ничего, что ей известно.

Но что-то она говорила еще? Ладно, разберемся постепенно.

— Садитесь, — сказал он по-русски, указывая на кресло, в котором недавно находился доктор.

Девушка продолжала стоять у стены, не двигаясь с места.

— Вы тоже говорите по-немецки, как и отец?

— Нет, не говорю, — последовал отрывистый ответ, со взглядом, устремленным в пол. — Я вообще ничего не знаю и ничего не буду вам говорить.

Грейвс с минуту молчал, потом сказал с деланным хладнокровием:

— Ну, что ж, в таком случае не будем пока зря тратить время. Отведите ее обратно! Пусть подумает.

Оскорбительный, непонятный допрос, а также неожиданный отъезд из лазарета капитана Багрейчука отравили Смолинцеву все четыре дня, проведенные им в БАО. Старший лейтенант Семенов «прикомандировал» его к мотористам, которые жили в особом блиндаже и занимались осмотром и текущим ремонтом самолетов, несли дежурства, ездили с термосом на полуторке за горячей едой на базу, а в свободное время играли в «козла», оглушительно стукая по столу самодельными костяшками.