Василий Веденеев - Камера смертников

Пока он раздумывал, где-то в стороне раздались голоса. Приподнявшись, Семен увидел своего мальчишку вместе с высокой женщиной в телогрейке и мужских сапогах. Лицо ее было хмурым. Не дойдя до лежавшего на земле беглеца нескольких шагов, она остановилась.

— Вот, этот, — показал на Слободу мальчик.

— Вижу, — буркнула женщина. Она подошла ближе, наклонилась и положила на колени беглеца небольшой кусок темного хлеба и маленькую вареную картофелину. — На! Больше тебе нельзя. Возьми вот.

Она сунула ему в руки старый облезлый треух. Увидев его изувеченные ладони, жалостливо скривилась и сама помогла надеть шапку на голову.

— Дотянешь дотемна? — участливо спросила женщина. — Засветло в деревню нельзя, увидят.

— Попробую, — слабо улыбнулся в ответ Семен и потерял сознание.

Придя в себя, Слобода увидел над головой некрашеный деревянный потолок, на котором слабо колебались тени от коптилки. Голова казалась странно легкой и, подняв руку, чтобы ее ощупать, он обнаружил, что острижен наголо и кожа смазана чем-то пахучим и едким. Ладони были перевязаны чистыми тряпицами, а ссадины на лице покрыты слоем какого-то жира.

— Очнулся? — наклонилась над ним женщина. — Слава Богу, я уж думала, совсем обеспамятел.

— Где я? — прошептал Семен.

— А у нас, — поправляя укрывавшее его старенькое одеяло, объяснила хозяйка. — Мы тебя с Колькой из лесу приволокли. Волосья я твои обстригла и одежу сожгла. Вши на тебе сидели. Одели вот в мужнино, почти впору пришлось. Голову я тебе от гнид смазала нашим деревенским снадобьем, а на лицо немного барсучьего сала нашла. Прятала, думала, пригодится, вот и пригодилось. Ты лежи. Звать тебя как?

— Семен, — через силу улыбнулся пограничник. — Я-то думал, бросите.

— Как можно, — вздохнула хозяйка, — вдруг и мой где мается? Как ушел в сорок первом, так и слуху нет. Одна с детишками бедую.

— Партизаны где? — пытаясь приподняться, впился в ее лицо взглядом Слобода.

— Какие тебе партизаны, — она прижала его к подушке. — Ты уж второй день без памяти. Да и нету их здеся.

Она сунула ему в руки кружку с теплым отваром, поддерживая под голову, помогла выпить. Потом дала кусочек хлеба.

Глядя, как он ест, ворочая на худом, обтянутом кожей лице челюстями, как жерновами, наслаждаясь почти забытым вкусом пусть и плохого, но хлеба, хозяйка горестно подперла щеку рукой и вытирала концом темного платка редкие слезинки, катившиеся по щекам. Скосив глаза, Семен заметил притулившегося на лавке в углу Кольку и рядом с ним удивительно похожую на мать девчонку с торчащими в стороны тощими косичками.

— Детки мои, — вздохнула хозяйка. — А ты женатый?

— Не успел.

— И-и, — всплеснула она руками, — так и жил бобылем? Который же тебе год?

— Двадцать три.

Хозяйка снова вздохнула и недоверчиво покачала головой — что же война делает с мужиками, разве ему дать двадцать три? На полсотни тянет, если не больше, а оказалось, совсем еще молоденький. Молоденький, но седой, лицом на старика похожий, кожа да кости. И как только сумел от немцев удрать? Намыкался, поди, бедняга.

— Партизан правда нету? — млея от непривычной сытости и тепла избы, снова спросил Семен.

— Были недалеко, да ушли куда-то. Немцы тут за ними сильно гонялися, — забирая у него кружку, ответила хозяйка. — Самолеты ихние над лесом летали каждый день, высматривали. Потом полицаи и жандармы дороги перекрывали, войска в лес посылали. Ну, партизаны и ушли, а куда, не знаю. К нам и не заходили они никогда. Да зачем тебе, неужто опять воевать хочешь? На себя бы глянул, страсть смотреть! Ховаться тебе надо, не ровен час увидят и прибьет немчура. Вот отоспишься, я тебя в подпол отправлю, пока в силу не войдешь.

— Некогда ховаться, — Слобода с трудом сел. — Если партизан нету, то в город мне надо.

— Какой тебе город! Сцапают! — поджала губы хозяйка.

— И все-таки надо, — упрямо повторил Семен. — Далеко до него?

— Порядком. По железке все тридцать верст, а ежели проселками, то и в половину уложишься. Да не дойти тебе, лежи уж, покудова на ногах не научишься стоять, а там увидим.

Слобода хотел оказать ей, что время не ждет, а душу давит чужая тайна, неисповедимыми военными путями ставшая и его тайной, которую он обязательно должен отдать надежным людям, чтобы спасти многие жизни, тысячи жизней, сообщив о страшном, непростимом грехе предательства своих в самую тяжкую годину.

Когда узнают там, за линией фронта, то сумеют предупредить, не дать совершиться злу. А враг среди своих, он командует, и все ему верят, и товарищ Сталин верит, доверяет технику, армии, жизни красноармейцев и, может быть, даже жизнь мужа хозяйки, приютившей Семена в своей избе. У этой простой женщины свой подвиг на страшной войне, а у него свой, и судьба недаром сохранила его во множестве смертных испытаний, доверив и поручив донести до своих тяжкую весть. Если он останется здесь, не пойдет в город, то кто тогда предупредит наших, кто передаст им слова погибшего Сушкова, сказанные в ночь перед казнью в камере смертников тюрьмы СД в Немеже?