Василий Веденеев - Камера смертников

Лед оказался зыбким, предательски потрескивал под ногами, и иногда казалось, что ступаешь по толстой шкуре беспокойно спящего гигантского животного, в любой момент готового проснуться, подняться и стряхнуть тебя, как букашку, раздавить, даже не заметив этого.

Балансируя и тыча впереди слегой, Семен шел к другому берегу, страшно боясь провалиться — выбраться недостанет сил, а если глубина небольшая и все же выберешься, то куда потом деваться в пустом лесу в мокрой одежде? Огня не разведешь, не согреешься, а если и отыщешь жилье человеческое, то там могут оказаться немцы или полицаи, да и где оно тут, жилье человека?

Когда слега наконец уперлась в твердый берег, Семен сначала просто не поверил своему счастью: неужели перебрался, неужели дошел? Помогая себе грубым шестом, он выкарабкался наверх, на некрутой косогор, оглянулся. Там, где он недавно проходил, остались быстро наполнявшиеся водой черные следы, готовые выдать, рассказать преследователям, куда он направился. Да что уж теперь, не станут же они ради его поисков поднимать самолет? Но могут и собаки привести к реке. Эх, иметь бы силы и камни под ногами, тогда можно разбить лед, а теперь одно спасение — вперед, скорее вперед.

И он снова пошел, опираясь на слегу. Потом бросил ее — спасибо, выручила, но зачем таскать лишнюю тяжесть, поднимать и опускать тонкий ствол с наспех обломанными ветвями, а кора больно обдирает слегка подсохшие ссадины на ладонях, и боль эта переливается по всему телу, отнимая последние крохи сил, что еще остались у него, а защитить себя он все равно не сможет, не поднимет свою дубинку, не размахнется, потому как упадет вместе с ней.

Когда стало совсем светло, он случайно набрел на незамерзающий ключ в небольшом овражке. Жутко хотелось пить, в горле аж скребло без влаги и, не в состоянии отказаться от глотка вода, он опустился перед ключом на колени. Ощутив сырую податливость земли, нагнулся и увидел в лужице свое отражение — ссадины и кровоподтеки на распухшем, избитом лице, спутанные серые волосы, — а когда-то он был темно-русым, — сивая щетина на глубоко запавших щеках, лихорадочно горящие глаза. Неужто это лейтенант Семен Слобода? Когда он видел свое лицо в последний раз? Кажется, так давно, в какой-то другой, совсем не его жизни, оставшейся в невообразимой дали.

Протянув дрожащие пальцы, он коснулся поверхности родника. Неузнаваемое лицо исчезло, растворившись в множество мелких волн, подернувших лужу рябью, успевшей изломать и смять его.

Полно, он ли это? Уж не помутился ли разум от войны, боев, плена, побегов, казней, карцеров, допросов и страшных ночей, проведенных в камере блока смертников? Вдруг давно уже нет в живых Семена Слободы, а он действительно летчик Грачевой, в своем больном воображении считающий себя другим человеком и не желающий понимать того, как ужасно болен? Неужели?..

Семен дико завыл и откинулся назад, обхватив ладонями пылающую голову — что происходит, что?! Почему он не узнает себя, почему так дико ломит в висках и бешено крутится перед глазами сырой лес, почему сжимают горло спазмы, не давая дышать, и так звенит, звенит в ушах, словно рядом бьют огромным молотом в стальную грудь наковальни, забыв бросить на нее раскаленную заготовку, и эти холостые, тяжкие удары дробят тебе череп, вызывая внезапную слепоту…

Когда он пришел в себя, солнце стояло высоко над деревьями, равнодушно освещая родничок и лежащего рядом с ним грязного человека в рваной одежде. Тупо болело в затылке, пересохло во рту, но, поднявшись, Слобода не припал губами к воде — боялся вновь увидеть себя и испытать ужас, проваливаясь в темноту беспамятства. Отчего это с ним — от голода, истощения, от войны и всех тягот сразу?

Зачерпнув рукой из родничка, он плеснул себе в лицо ледяной воды. Стало легче, мысли немного прояснились, беспамятство, как ни странно, принесло некоторое облегчение. В желудке ощущалась тянущая пустота, но в глазах уже не двоилось и лес стоял на месте, перестав крутиться. Надо идти дальше, идти и идти.

Пошатываясь он сделал первый шаг, прислушиваясь к себе и страшась снова упасть, но за первым шагом сделал второй, третий, уходя в неизвестность, в незнакомый лес. Потом шагать стало вновь привычнее, и он начал отыскивать приметы, чтобы не заблукать, не свернуть опять к оставшейся позади реке: до темноты надо выйти к жилью — иначе не сдюжит.

Попробовать залезть на дерево и осмотреться? Нет, не хватит сил — сорвешься и загремишь вниз, не поднимешься больше, не сделаешь ни шагу. Да и подходящих деревьев не видно — сосны вокруг толстые, нижние сучья высоко, не допрыгнуть, не дотянуться ослабевшими руками, а о том, чтобы обхватить ногами ствол и карабкаться по нему наверх, не стоит и думать. Есть ли здесь партизаны? Вряд ли — не так далеко станция и железная дорога, если и бывают они здесь, только по своим делам и небольшими группами, а вероятность случайной встречи настолько мала, что уповать на нее совершенно бессмысленно.