Владислав Шурыгин - Реквием по шестой роте

Но обмен так и не состоялся. Банда Гелаева зашла в Комсомольское и попала в капкан.

Три дня он сидел в каком-то подвале, ежеминутно ожидая смерти. То ли от своих бомб и снарядов, то ли от руки озверевших от отчаяния боевиков. Один раз его послали на переговоры, но он не смог даже отойти от дома — столь плотным был огонь.

Наконец боевики решили прорываться к окраине, взяв с собой Жукова как заложника. Бежали толпой. Наши тут же открыли плотный огонь. Один боевик упал, другой, третий. Наконец пуля попала и в Жукова.

Рядом упал тяжело раненный охранник по имени Али.

— Али, не забирай меня с собой! — крикнул ему Жуков.

— Извини, ты слишком близко лежишь, — прохрипел Али и потянул зубами чеку лимонки. Но тут очередная пуля попала ему прямо в лоб.

Собрав все силы, Жуков бросился из простреливаемого пространства. Одна пуля ударила в руку, другая в спину, сразу несколько прошили ноги, и он рухнул прямо на берегу реки. Еще он успел запомнить, что вода в реке была красная от крови. А все ее берега были завалены трупами…

Пришел в себя оттого, что услышал неподалеку русскую речь. Начал кричать, звать на помощь. В ответ опять полетели пули. Начал ругаться. Наконец угомонились. Подползли ближе. Вытащили из-под огня.

Жуков попросил вызвать вертолетчиков, передать, что он жив.

Пехотинцы сначала отнеслись недоверчиво. Наконец, связались со штабом авиации. Уже через 20 минут рядом с позициями сел вертолет. К этому моменту Жуков уже был без сознания. Спасло его чудо — буквально утром на Ханкале был развернут госпиталь МЧС, где Жукову сделали срочную операцию. По словам врачей, при эвакуации до Моздока он бы просто не дожил…

Такая вот история кавказского пленника…

Каждый вид авиации накладывает свой отпечаток на характеры и взаимоотношения людей. Истребители и штурмовики напоминают средневековых рыцарей: чаще всего — это яркие индивидуалисты. И это понятно. Истребитель в небе один на один с самолетом. Он — и его латы, и его оружие.

Бомбардировщики — мужики артельные. И на службе, и в быту. Всегда вместе, всегда все у них общее. И победа и поражение.

Транспортники — это небесные скитальцы. Каждый знает, что ему делать. Кто-то самолет готовит к полету, кто-то на КП пробивает «добро» на вылет, кто-то едет на местный рынок затовариваться здешними дефицитами. У транспортников четкая кастовость…

А вот вертолетчики — это пахари войны. Особенно «восьмерочники». Мужики простые, без гонора и «звездности». Они спокойно заночуют в палатке или пехотном блиндаже, позавтракают из солдатского котла. Они видят войну не с высоты нескольких километров и даже не со ста метров. Они ее видят в упор. На полу вертолетной кабины не успевает высыхать грязь с сапог, кровь раненых, лекарства из капельниц. Здесь вперемешку сидят генералы и рядовые. «Восьмерочники», как никто другой, близки солдату.

В экипаже всегда особые отношения устанавливаются между командиром и штурманом. За месяцы, проведенные плечом к плечу в небе, вырабатываются полное единство, понимание друг друга с полуслова и, конечно, дружба на всю жизнь.

А вообще вертолетчики — это своего рода философы неба. Никто так крепко не связан с небом и одновременно не близок так земле, как вертолетчики…

На войне есть место всему. Иногда даже юмору.

Помню, сел на площадку в Митерламе под Джелалабадом. А надо сказать, что для афганцев любой вертолет подчас — единственное транспортное средство. Стоит сесть, как вокруг уже толпа. И все лопочут одно: «Кабуль! Кабуль!..» (В Кабул, мол, надо.)

А у нас категорический запрет на перевозку местных. Но стоило мне отойти от вертолета, как толпа тут же снесла борттехника и расселась по кабине. Вернулся. Все сидят, на меня смотрят.

Конечно, я принялся объяснять. Но куда там! Я языка не знаю. Среди афганцев нет никого, кто бы понимал по-русски. Я им:

— Выметайтесь! Нис! — нет.

А они мне:

— Нис! Кабуль! Кабуль!

Думаю, ну как им объяснить. Вспомнил известный анекдот, начал его цитировать:

— Ду ю спик инглиш?

В ответ опять:

— Нис! Кабуль!..

— Парле ву франсе?

— Нис! Кабуль! Кабуль!

И уже как крайний вариант:

— Шпрейхен зи дойч?

И вдруг один пожилой бородатый афганец в калошах и пуштунке вскакивает с места и радостно бросается ко мне.

— Я! Я! Их шпрахе дойч!

Я чуть не поперхнулся…

Это надо было слышать. Смесь немецкого, дари и русского.

«Нис! Цурюк! Ферботен… Шурави… Дост, рафик! Твою мать!» — экипаж просто лежал от смеха.