Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта

Если по нам открывали огонь, то мы старались не останавливаться в зоне обстрела. Ее надо было как можно скорее пройти, потому что если остановиться и пытаться засечь «духов» в горах, то они могли перебить всех. Когда колонна на скорости проходила зону обстрела, тогда останавливались и смотрели, кто и как пострадал.

Шли в колонне, замотав блестящие предметы. В «летучках» водители заматывали ручки, потому что с гор были видны блики от них, снайпер стрелял прямо под ручку и попадал прямо в бок водителю. Поэтому все блестящие предметы, по которым было удобно прицеливаться снайперам, убирались. Я не знаю, как в других частях, а у нас офицеры снимали и погоны, и кокарды, чтобы ничем не выделяться среди солдат. Но все равно их определяли по возрасту, по ремням.

У нас механиков-водителей старались не брать на операции, то есть вместе с пехотой доезжаем по горным дорогам как можно ближе к заданному району, бойцы поднимаются в горы, с ними по желанию могли идти танкисты, но механики, как правило, всегда оставались внизу.

Танки там, на мой взгляд, вообще были не нужны — подведешь его под гору, и все. Все равно любой танк — это гроб на гусеницах, противопехотные мины он держал, а противотанковые, и тем более фугасы, представляли большую опасность. В этом отношении хорошо себя там показали бэтээры, которые считались наиболее безопасной техникой, чем танки или БМП. Приведу такой пример: мы ехали внутри бэтээра и попали на противопехотную мину, колесо вырвало, а бэтээру — ничего, можно было ехать дальше. Мне тогда, правда, повезло, был в шлемофоне: я подлетел и ударился головой так, что в ушах еще долго стоял шум.

— Авиация помогала?

— В Афгане вертолеты себя отлично показали. Их аэродром был в Пули-Хумри. Мы простояли там какое-то время и, пока были свободны от своих боевых заданий, помогали ребятам из аэродромного обеспечения подносить к «вертушкам» реактивные снаряды.

Старшие офицеры-летчики этой части любили летать на свободную охоту. Они летали вдоль близлежащих ущелий и обстреливали караваны «духов» с наркотиками и оружием. Пару раз они предлагали нам с ними полетать, но желающих было мало.

— Вы пытались как-либо усилить защищенность танков?

— Чтобы противокумулятивные экраны наваривали, не припомню, а вот мешки с песком на случай подрыва на мине механики-водители часто укладывали себе под ноги. Хотя как ни ухищряйся, если сильно захотят — то все равно подобьют.

— Потери были серьезные?

— Поначалу больших потерь у нас не было, противник вел в основном партизанскую войну: обстреляли и убежали, а поймать их было невозможно — пока мы поднимемся в горы, чтобы их засечь, душманов уже там нет.

Получить пулю можно было и не принимая участия в боевых операциях. Часто бывало, в палатке на двухъярусной койке лежишь, «вжик!» — смотришь: дырка в брезенте, кто-то из города пальнул. Такую шальную пулю мог получить любой. Поэтому постоянно было какое-то неприятное чувство, мы были не в своей стране, не у себя дома. Спортом там тоже свободно не позанимаешься: поначалу я бегал вокруг расположения батальона, а потом от комбата получил. Помню, он сказал: «Если хочешь бегать — бегай вокруг палатки, но далеко не выбегай. Я из-за тебя проблем не хочу!»

— С местными конфликты возникали?

— Местное население к нам не очень хорошо относилось. Мы ездили за водой в военное училище на «уазике», а большая толпа афганских подростков лет по 10–12 стала забрасывать нас булыжниками от мостовой. Камни, пробивая брезент, влетали в машину, а нам было запрещено применять оружие в городе, и только один из нас — азербайджанец Аллахвердиев по прозвищу Аллах — не растерялся и дал вверх очередь из автомата. От испуга толпа прижалась к земле, и мы беспрепятственно проехали дальше. Если бы не Аллахвердиев, этими булыжниками кого-нибудь из нас вполне могло убить. Правда, особисты потом ему здорово ввалили.

Особисты вообще часто любили проводить нам «профилактику» за отношения с местным населением. Какому солдату не хотелось поменяться с афганцами, к примеру, ржавыми пассатижами на сочную дыню: организм ведь молодой, а витаминов недоставало. Запомнился и пшеничный афганский самогон в двойных запаянных целлофановых пакетах. С местными менялись на насыпи, метра в три высотой, она тянется вокруг Кабула, защищая город от весенних селей. И вот афганцы приносили на обмен на насыпь свои нехитрые товары. Поначалу цены вообще были отличные: за какую-нибудь гнутую железку от танковой гусеницы мужичок мог три-четыре дня подряд приносить фрукты или ту же самогонку. В самом начале, когда только вошли в Кабул, одному местному понравилась моя саперная лопатка, и он начал клянчить ее не унимаясь, мол, дай, в огороде своем буду ей копать, ну и подарил я ему лопатку, а он мне — расклешенные джинсы «Lee» в упаковке. Джинсы оказались будто бы по мне и сшиты, вместе с тельником и кроссовками в пятидесятиградусную жару они были намного более удобной одеждой, чем наше армейское обмундирование с кирзовыми сапогами, которые, как мы ни обрезали, все равно были неудобными. И только летом 80-го, где-то в июне — июле, нас переодели, выдали облегченную форму, кирзовые ботинки.