Владимир Корнилов - Девочки и дамочки

Они покорно поднимались и брели вслед ушедшим. Гаврилов доехал берегом до железнодорожной насыпи, потом метров двадцать вдоль нее, а затем, повернув, поехал по этой стороне бугра к церкви. О паровозе, который намертво, уже не пыхтя, прирос к рельсам, и о машинисте с кочегаром он старался не думать. До них было километра полтора, и приказывать усталым женщинам тащить из паровоза убитых было свыше его сил.

— Раненые есть? — снова кричал он.

Старшая и еще три женщины спешно зарывали недалеко от церкви убитых поварих.

— Иди, Марь Ивановна… Я докончу. Иди, — сказал капитан.

— Еще этих надо, — кивнула старшая на бойца и кожаного, лежавших на бруствере. Она не решилась похоронить их рядом с поварихами. — Кожанка у него хорошая, — мотнула головой на убитого.

— Иди, — сказал Гаврилов. — Догоняй народ. И смотри, если танки… лопаты пусть сразу кидают.

— А ты как?

— Я на колесах.

— Догонишь?..

— Нет. Я теперь для вас хуже чумы… Если, конечно, танки появятся, — поправился он. — Прощай, не побаловались…

— Ничего, авось свидимся. Держи лопату. Айда, девушки! — крикнула старшая женщинам и повела их с бугра.

«Стой! — хотел он крикнуть ей вслед, глянув на кожанку лейтенанта. — А, ладно… Вроде неловко. И так его раскулачил».

Он спустился в траншею и начал за плечи бережно стягивать туда мертвых, сначала бойца, потом лейтенанта, стараясь уложить их поаккуратней.

«Вот какие пироги…» — вспомнил он слова кожаного.

— Не пироги, а синяки! — сказал вслух. — Точней, на орехи достанется! — и, выкарабкавшись из траншеи, стал сбрасывать землю с бруствера на убитых. «Пусть хоть женщины до переезда дойдут. Тогда уж вильну в сторону на почту…»

Ему не хотелось живому и с виду целому проезжать на мотоцикле мимо бредущих по шоссе, измученных копкой и бомбежкой окопниц.

«Чего я для них сделал? Ну, спекли бы картошки вместо твоей каши!» — продолжал он спорить с собой, а голова от всего перевиденного опять начинала гудеть в висках и ныть в затылке. «Сто двадцать верст за пять мешков пшена. Вон какая каша из-за твоей каши… — пробовал отшутиться, но шутки не выходило. — Не нашли б начальства, ушли бы пешком, и все дела. Этот, в балахоне, их не удержал бы… — с раздражением вспомнил он кругленького старикашку. — Финны дрались лучше… Ну и что, что лучше? Без тебя знаю, что лучше… Смотри, отец! Добрешешься!.. А немцы придут и узнают, что ты рытьем заправлял, тоже по голове не погладят… — непонятно зачем грозился он очкастому старичку. — Да и мне, папаша, трибунал светит. Пора, видно, за квитанцией ехать…»

Он быстро забросал мертвых землей. Потом достал из планшетки чернильный карандаш и, послюнив, у самого черенка лопаты вывел:

«А, черт, как же его звали?» — Фамилии бойца он вовсе не знал и потому чуть повернув лопату, написал:

И, помедлив немного, добавил рядом с фамилией кожаного род войск: НКВД.

— Чтоб со мной не спутали! — сказал он и воткнул лопату в землю по самую надпись.

И тут до него донеслось еле слышное не то нытье, не то плач.

— Кто там? — крикнул он.

Всхлипы усилились.

— Где ты? — тревожно закричал капитан.

— В церкви… — донесся бабий голос.

Гаврилов бросился в храм. В темном закутке, у ризницы, жалась какая-то женщина в ватнике и в лыжных шароварах.

— Что, раненая? — со страхом спросил Гаврилов, потому что машина уже ушла.

— Нет, — продолжая выть, мотнула головой Санька.

Студент вывел машину на дорогу и стал ждать. Женщин больше не несли.

— Все, что ли? — крикнул он в темноту, закрывая задний борт. Всех раненых было девятнадцать — пятеро бойцов и четырнадцать женщин.

— Возьми меня, парень. Я все равно как раненая, даже хужей, — ныла крутившаяся возле грузовика Ганя.

— Ну черт с тобой, лезь, бабка, — согласился студент. — Лопату брось. На колесо заднее встань и перемахивай. И по-быстрому…

Он боялся, что попросится еще кто-нибудь из проходивших мимо женщин, но они шли молча, вовсе не похожие на тех вчерашних — на пересылке.

«Хорошо бы рыженькую подсадить. Совсем доходила…» — студент огляделся, но Лии нигде не было.

— Патроны у кого остались? — крикнул он бойцам в кузов. — Я все в небо пустил.

— Бери, — ответил сверху раненый и протянул ремень с двумя кожаными подсумками.

— Ну, все. Поехали! — крикнул студент и полез в кабину. — Цацку только перевесь, — сказал Гошке, кивая на автомат. — Пусть в окно смотрит. Или дай диск вытащу.