Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Огородов приблизился. Увидел: кумач по полу расстелен, и Сергей, стоя на коленях, склонился над ним.

Делов-то оказалось! Внизу еще и второго заседания не начали, а он уже букву «т» выводил — «Да здравствует» заканчивал. И ровненько так, красиво; деревянную рейку приспособил, чтобы не дрожала рука. На электрика только раз зыркнул и больше уж головы не поднимал.

Постоял Огородов, постоял да и пошел обратно в кают-компанию — решать, сколько же порошка должен выдавать боцман Кларе, пароходной хозяйке.

На другой день Маторин разбудил меня к обеду. Он ничего не сказал. А в столовой Оцеп, кочегар, с лицом, как всегда, хранящим выражение готовящегося подвоха, осведомился, хорошо ли я спал, и скрипуче рассмеялся:

— Лозунг твой — тю-тю! Сняли.

В углу поддакнули. Измайлов, большой, черный, обвел сидящих за столами укоризненным взглядом и уткнулся в тарелку.

— Тю-тю, — повторил Оцеп. — Зря старался.

(«Ночью канадцы начали грузить еще в два трюма. Лебедки стучали то по отдельности, то сливаясь, будили утро, пока не засинело над головой, пока не погрузилось все вокруг в пепельный отсвет еще не взошедшего солнца. Боцман вышел деловой, будто и не спал. Мы привязали лестницу к переднему ограждению мостика, и я, спустившись по ней, растянул лозунг по всей ширине надстройки. Красная полоса полыхнула в лицо, вспомнилось московское, радостное, довоенное, хотелось смеяться, шагать куда-то спеша.

— Что стоишь? — сказал Стрельчук. — Давай флаги, давай же.

На подмогу пришли заспанные Олег и Никола. Мы продевали короткие палочки клевантов в крученые петли, разноцветная цепь быстро росла. На строгом языке международного свода сигналов, конечно, получалась невообразимая тарабарщина, но мы ведь заботились только о том, чтобы покрасивей приходились флаги друг к другу: желтый и синий, белый, красный, опять белый, синий, черный.

Лейтенант Зотиков, вахтенный помощник в то утро, громко засвистел в свисток, когда солнце прорвало туман в дальнем углу залива. Чайки взметнулись, закричали, их плотные грудки празднично розовели.

Мы дружно тянули фалы, пока флаги не затрепетали на ветру, растянувшись через верхушки мачт.

— Шабаш, — сказал боцман и застыл, глядя вверх, придерживая рукой кепку. — Слышь, Никола, а как это называется? — спросил он вдруг размякшим, д о б р ы м голосом.

— Флаги.

— Не знаешь, флаги расцвечивания! — сказал Стрельчук. — Знать надо!»)

В столовой молчали, только ложки негромко цокали о тарелки.

Я спросил наконец:

— Кто снял? Почему?

— Из полиции приходили, — отозвался Огородов. — Траур у них со вчерашнего дня объявлен. И лозунг, и флаги попросили убрать.

— Министр какой-то загнулся, — сказал Олег. — Военный, что ли. Будем вместе с Канадой скорбеть.

— Никогда не встречал праздник с приспущенным флагом, — все так же скрипуче рассмеялся Оцеп. — Милое дело!

Лицо Измайлова заметно багровело. Он приподнялся, напоминая развернувшуюся вдруг пружину:

— Ну и сняли, ну и траур. Что такого? Чужие законы надо уважать.

Стало опять тихо, довольно долго, и потом раздалась только одна фраза:

— И свои тоже.

Это я сказал, и лица присутствующих, как по команде, обратились ко мне. Быть может, не следовало говорить при всех такие слова Измайлову. Они ведь ничего не меняли, ровным счетом ничего. Но я вдруг представил, как по трапу поднимаются полисмены, как Олег Зарицкий, дневной вахтенный, лезет медленно, с неохотой снимать мой лозунг, как падают, сникая, тугие вереницы флагов, и чайки, уже не розовые, а бело-серые на полуденном свету, с криками вьются над мачтами.

— Свои законы тоже надо уважать, — повторил я, не зная еще, как выразить захлестнувшую меня обиду. Я ведь молчал, покорно молчал в кают-компании, когда Измайлов, тревожно обводящий сейчас столовую взглядом прокурора, требовал для меня высшей меры. — По нашим законам вы должны извиниться, — сказал я Измайлову. — Вы публично оскорбили меня!

Усы топорщились, как бы росли в размерах, потом приподнялись, выпуская наружу слова. Черные разгневанные глаза прожекторами освещали им дорогу.

— Извиниться? За что же, интересно, такая напасть?

— Вы намекали на судкоме, что я чуждый человек, а возможно, и враг. Только потому, что я просил не поручать мне писать лозунг.

— Просил! Отказывался ты, а не просил. Так и говори: от-ка-зы-вал-ся. За отказ отвечать надо!

— И за то, что вы не проверили, нужен ли лозунг, — сказал я. — Можно ведь было узнать, что траур.