Петр Смычагин - Горячая купель

— Я вовсе не нуждаюсь в этой службе.

— Опять глупости. Рану надо обработать, перевязать. Тогда все скоро заживет... Мальчики, — спохватилась она. — Ах, вот и вода! Поставьте на стол и все — марш отсюда. Ваш командир какой-то ненормальный. С головы придется начинать лечить.

Солдаты вышли. Зина тоже выскочила на минутку и вернулась, неся огромную фиолетовую вазу с отбитой ножкой.

— Ничего лучшего не нашла, — виновато сказала она, — придется обмыть над этой посудиной.

— Не надо, Зина, — взмолился Батов. — Лучше я сам.

— Глупышка, — засмеялась она, — что же ты сам сделаешь?

— Сам, — жестко подтвердил Батов.

— Перестань дурить! — Зина свела черные тонкие брови у переносицы и уставилась открытыми черными глазами на привередливого пациента. — Слышишь, перестань! В конце концов — я замужняя женщина. Позавчера мы с Леней Сорокиным поженились. Понятно? И нечего тебе девочку из себя строить!

Она расстегнула пуговицы, сдвинула брюки, обнажив рану на бедре. Батов отвернулся к стенке. Он больше не сопротивлялся.

— Вот так, славненький, так. Сейчас обмоем, обработаем... Гимнастерочку придется сменить, брюки — тоже. Эти чинить надо, — ворковала Зина. — Смотри, нарушен не только кожный покров, но и мышцы повреждены. Надо бы спокойно полежать недельку... Хоть бы денька три. Придется направить тебя в санроту.

— Никуда я не пойду.

— Хорошо, хорошо — никуда не пойдешь. Только не вздумай отлынивать от перевязки. Инфекция в таких случаях на девяносто процентов обеспечена. Только недогляди. Может быть, уже есть.

Широким бинтом Зина накладывала повязку, приятно обжимая раненое место.

— Вот видишь, как все хорошо и просто, а ты упрямился. У нас так не делают. Нельзя. А теперь давай посмотрим, что на щеке... Здесь совсем хорошо, только кожа ободрана. Помажем и завязывать не будем: так скорей засохнет... У-у, милый, а седые волосинки на висках сегодня появились, да?

— Не знаю. Раньше, кажется, не было. На моих висках не очень заметно. А у вас... давно?

— Ой, да я ведь уж старенькая... Давно. Еще на Висле. Черная я, вот их и видно так сильно.

За этой болтовней незаметно летело время, и Батов почувствовал себя в домашней, уютной обстановке, далеко от Данцига, от фронта: так подействовало на него «волшебное слово» Зины.

— Все, все, мой хорошенький. Но завтра чтоб перевязка была обязательно. Надо внимательно следить, как поведет себя рана. Смотри, не наделай глупостей! Приходи.

— Хорошо, Зиночка. Спасибо. А кто будет перевязывать, вы или Тоня? — шутливо спросил Батов.

— Тоня? — часто заморгала глазами Зина. — Тони уже нет...

— Как нет? Совсем?

— Хватит вам тут медицину разводить, — распахнув дверь, сказал Грохотало. — Ты, Зиночка, не изводи его. Человек еще не ужинал!

— Да, да, — спохватился Батов, — даже не обедал и уж не помню, завтракал ли.

— Совсем, — тихо обронила Зина. — Ты слышал? — обратилась она к Грохотало.

— Что?

— Тоню нашу там, за первым домом... миной.

— Слышал, — вздохнул Грохотало. — Ну, пошли. Я тоже не ужинал. Ждал, когда выспится этот забулдыга. Спит, как с большого похмелья.

Вышли в соседнюю комнату. Там вповалку спали солдаты. За столом — Седых и Дьячков. Валиахметов выставил бутылку коньяка. Еще одна, точно такая же, но почти пустая, стояла на столе. От раскрасневшегося лица Дьячкова вполне можно было прикуривать.

— Долга, долга спали, товарищ младший лейтенант, — укоризненно качал головой Валиахметов, открывая крышку котелка. — Вся теперь холодный. Как его кушать будешь?

— Сойдет, — сказал Батов и сел рядом с Грохотало. Против Седых стоял раздвижной серебряный стаканчик, которым он разливал коньяк по кружкам.

— За твое боевой крещение, милый человек, — поднял стаканчик Седых, обращаясь к Батову.

Выпили.

— Тебе, Дьячков, кажется, хватит, — заметил Грохотало. — Ты же сразу больше полкружки хватил.

— Ничего не хватит, — храбрился Дьячков. — Утром, как штык, в строю стоять буду.

Батов долго не ел, ослаб и после первой порции коньяка услышал легкий шум в голове.

— Ешь, ешь больше, товарищ младший лейтенант: шибка полезна, — угощал ординарец.

— Подбавь ему, Валиахметов, подбавь! — дурачился Дьячков, тараща хмельные глаза.

— К черту! — запротестовал Батов. — «Валиахметов», «Грохотало» и всякое такое. Что мы, чужие, что ли? Как вас зовут, Валиахметов?

— Я говорил вам: Валей Абдулзалим-оглы Валиахметов.

— Натощак не выговоришь. Как хотите, а я вас буду называть Васей, — объявил он первое имя, какое пришло в голову.