Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

Любовь к стихам привил Петру старший брат, студент пединститута и сам немного поэт. Петр немало их знал наизусть, декламировал наедине.

Он уже возвращался в городок, как впереди увидел лыжницу в голубом костюме. Из кармана куртки торчала желтая варежка — будто солнечный зайчик. Полина!..

Петр остановился. Полина тоже притормозила лыжи. Оба приветствовали друг друга какими-то короткими восклицаниями, которые потом, как ни вспоминай, ни за что не припомнишь.

— Спасибо за лыжню! — крикнула и с силой оттолкнулась палками.

Приятная встреча, а думы нагнала какие-то грустноватые. Он первый увидел тогда Полину. Улыбнулась мило. Постеснялся заговорить. И сейчас вот… Дурацкая робость!..

Что-то цветное мелькнуло подле лыжни. Петр наклонился. Варежка. Желтая. Полинина. Поднял, приложил к щеке — студеная-студеная. Пахнет чем-то нежным, незнакомым… Догнать? Конечно! Такой случай!..

Разыскал быстро — привели две лыжные полоски.

Откуда ж Гошка-то взялся?! Уже тут…

Рязанова и Полину разделяла незамерзшая речушка метра три шириной. Избоченясь и артистически выкинув перед собой руки, Гоша старательно выводил:

Полина будто приготовилась к прыжку через реку: стояла на лыжах, полусогнув ноги и навалившись на выброшенные вперед палки. Лица ее Петр не видел. Он догадывался: большие серые глаза улыбаются вон тому, с другого берега…

Позабыв про варежку, Агашин повернул обратно.

На телеграфном столбе напротив дома, в котором живут лейтенант Горынцев и его сестра, появилось объявление. На белом листке нарисована рукавица, внутри ее контура написано: «Не вы утеряли желтую варежку? Прошу прибыть за вашей потерей, за моей находкой на Красную горку к трем березам сегодня в 18.00».

Тот, кто вывешивал объявление, должно быть, считал, что никто другой, а именно утерявший варежку первым прочтет его.

И верно: спеша на дежурство в поликлинику, Полина быстро сбежала с крыльца и застучала каблучками по деревянному стылому тротуару. Нет, она не проскочила мимо объявления, заметила, остановилась. Сначала на лице проглянуло недоумение, потом засветилась улыбка. Оглядевшись по сторонам, сорвала листок и спрятала в сумочку.

Петр Агашин, приладив к столбу объявление, размечтался. Он представил, как в синие сумерки появятся на Красной горке лыжник-солдат и лыжница. Солдат, конечно, придет первым, раньше намеченного часа. Полюбуется закуржевелыми березами-подружками — втроем растут они, белостволые, в причудливом тесном хороводе, переплелись ветками, точно руками схватились, — промчится с горки вниз, поднимется — и снова готов взбаламутить снег, но не успеет: увидит лыжницу. Он повесит на ветку березы варежку и пойдет навстречу Полине. Она круто, с полного хода затормозит лыжи, выдрхнет:

— Здравствуйте, Петя! Это вы мне назначили такое странное свидание?

Он ответит:

— Да. Вам, понятно, нелегко было догадаться по почерку…

— К сожалению, — скажет она, — я не знала вашего почерка.

Он чуточку помолчит, спросит:

— А как же вы отважились пойти сюда, не зная почерка?

Она улыбнется той милой улыбкой, что улыбнулась первый раз:

— Верила, что кто-то хороший, вроде вас, зовет. Да и рукавичку жаль.

— И мне жалковато… возвращать. Привык к ней за эти два дня. Ночью под подушкой лежала — какие сны снились!

— Расскажите, — попросит.

— Потом когда-нибудь, — уклонится он.

— Ах, вот она! — обрадуется Полина и снимет с ветки варежку. — Спасибо, — скажет и смутится: — Ну что вы так смотрите на меня, будто впервые видите?

Он, верно, залюбуется Полиной. Вроде и не красавица, а глаз не отведешь — приятная, редкая какая-то, не ломака. Нет, он будет долго глядеть на нее, пускай читает его думы о ней, в них ведь нет ничего дурного…

Хорошо мечталось!

Но в тот вечер Петр Агашин не встал на лыжи, не появился на Красной горке. Причина простая — не получил увольнения. Уж чего только не передумал! На душе метелило, пожалуй, пошибче, чем в чистом поле.

Полину встретил на следующий день во дворе казармы. Не спросив, он ли подобрал оброненную варежку, сердито накинулась:

— Что вы разыгрываете меня, как девчонку-школьницу?! Зазвать за тридевять земель, а самому не явиться… Оч-чень красиво! Если пурги побоялись, могли бы передать через моего брата.

Петр стоял ровно оглушенный: не оправдывался, ни слова не говорил, только краснел.

— Что ж вы молчите?