Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

Нет, лучше не давать воли думам — совсем размякнешь.

Ну а у других, у сверстников, важнее, что ли, биография? Вряд ли. Он ведь еще и трактористом был — это перед самым призывом, и секретарем комсомольской организации в колхозе. Он и на подводной лодке член бюро. Чем это не биография?

Встряхнул авторучку, прочертил на кромке газеты витиеватую линию и совсем уж собрался писать, но вспомнил комсомольское собрание, на котором утверждали рекомендацию ему. Усмехнулся. Речи-то какие! Векшин и честный, Векшин и дисциплинированный, он и товарищ душевный, и моторист толковый, он и хороший, он и пригожий… Сиди, красней от хвалы, как невеста на смотринах.

Федор взял в руки рекомендацию комсомольцев. Почерк размашистый. Верховский писал, секретарь бюро. А рекомендация командира все же лучше. Вон в ней какие веские, строгие слова. Федор представил, как капитан 2 ранга тепло, ласково, словно на родного сына, поглядел на него. «Вот, — сказал, — возьмите, Векшин. Даю от всего сердца. Уверен, что будете настоящим коммунистом!» А третья? «Обижусь, если у меня не попросишь рекомендацию». Как же обойти своего непосредственного начальника, с которым четвертый год рука об руку потеешь в дизельном отсеке? Нет уж, кого-кого, а старшину группы Павла Волохова уважает Векшин.

«Хватит!» — твердо решил Федор, придвигая бумагу.

Спустя полчаса он уже помахивал листком — сушил чернила. Отнести секретарю парторганизации не успел — отвлекли срочные предпоходные дела.

Подводная лодка в океане. Далеко родные берега. Не раз раздавался ревун — отрабатывалось срочное погружение, проводились тренировочные торпедные атаки. Люди четко несли тяжелые, изнуряющие вахты, несли без жалоб, без хныканья, порой и с шуткой. Кто мерз от холода и сырости, кто еле успевал вытирать пот с лица, многие страдали от головной боли, бледнели от слабости. А попробуй намекнуть любому из команды — мол, не сменить ли тебе лодку на другой, уютный, корабль или на берег, — каждый примет за большую обиду для себя. У этих людей трудной и опасной профессии суровая, крепкая дружба, у них любовь к своей лодке — преданная и искренняя.

Погода не баловала североморцев.

А однажды старший помощник объявил:

— Будет шторм!

В центральном посту кто-то тотчас продекламировал:

— Будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней!

И верно — шторм, жестокий и беспощадный, неистово бушевал всю ночь. Лодку швыряло. Громада сумрачно-темной воды то и дело вырастала перед ней. И нельзя было до самого рассвета уйти на глубину: заряжались аккумуляторные батареи, вентилировались отсеки.

Вечером из-за оплошности одного все пережили большую неприятность. И до того были кое-какие неполадки: закапризничала помпа в трюме центрального поста, один из приборов вышел из строя. Но все это незаметно приводилось в порядок. А тут…

Весь день были под водой. Океан угомонился. Всплыли «под среднюю». В открытый люк хлынул свежий воздух. Последовала команда: «Приготовить дизель».

Пора бы раздаться грохоту дизеля, а послышался плеск воды, начал угрожающе расти дифферент лодки на корму. Поняли — что-то случилось.

— Дуть все! — крикнул старпом, когда в центральном посту бесшабашная струя воды через рубочный люк уже валила людей с ног.

Лодка снова начала всплывать.

Виновником оказался моторист старший матрос Евгений Кравченко.

В дизельном отсеке появились командир лодки и инженер-механик. Кравченко, бледный и потный, признался:

— Ошибся… Поторопился открыть захлопну подачи воздуха из шахты… Ну и…

— Чуть не отправил нас в бездну? — перебил его капитан 2 ранга. — Под килем-то две с половиной тысячи метров!

Кравченко молчал…

Векшин тоже был на вахте. Ему хотелось сказать командиру, что никто из них не растерялся, что за несколько секунд шахта была перекрыта вручную и что Кравченко помогал. Но посмотрел, как перекатывается набравшаяся в трюм вода, и ничего не сказал.

Командир ушел.

До смены вахты вода была удалена.

Векшин гадал: что это с Кравченко случилось? В прежних походах он был веселый, шутил. Нынче будто подменили — угрюмый, злой, слова не скажи. Поглядел на него и не утерпел — улыбнулся. Недавно, когда Кравченко, бледный, стоял перед командиром, Федор заметил — с лица Евгения исчезли все до единой веснушки. Сейчас бледность пропала, и конопатинки снова высыпали в бесчисленном множестве на лбу, на щеках, на носу.

«Эх ты, человечина!» — так и не терпелось подойти с этими словами к Женьке, притянуть к себе, разогнать его тяжелые думы.