Иван Свистунов - Жить и помнить

Стоит старший лейтенант по стойке «смирно», зеленый, як гимнастерка из хэбэ. Мовчить.

Полковник спытав: «Родные есть?» — «Есть». — «Кто?» — «Мать, сестренка». — «А отец?» — «Погиб в сорок первом году под Москвой».

Задумався полковник. Покачав головою: «Вот бачишь! Тебя загонять в штрафну. А то и подальше. Сгниешь. Ты бы о родных подумал. Як воны без тебя. Мабудь, ждут победителя?»

Замовк полковник. Довго мовчав. И решил: «Сегодня ж мы з командиром приказ подпишем. В двадцать четыре часа вон з Польши. Поедешь в распоряжение Забайкальского военного округа. Там остынешь. Иди, оформляй документы! Кругом арш».

Повернувся старший лейтенант через левое плечо и пишов. В атаку вин ходив, на вражу колючку лиз, а так ще николы не ходив. Не поганый був человик наш начальник политотдела, душевный и старшему лейтенанту сочувствовав. А шо мог вин зробыть?

— Для чего вы мне все это рассказываете? — не выдержал Осипов. — Какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Ты послухай, шо дальши було, — невозмутимо продолжал Очерет. — На другый день старшего лейтенанта з чемоданчиком отвезли во Вроцлав, откуда як раз эшелон до Львову шов. Посадыв его комендант в теплушку: «Счастливый путь!»

Чи узнала та полячка стороной, чи сам старший лейтенант ей сказав, тильки прибигла вона на станцию. Тронувся состав, а вона все рядом идет та на лейтенанта смотрит. Мовчит. Тильки смотрит. Поезд быстрей. Побежала и девчушка. Та споткнулась, а може, и не споткнулась — тильки шасть пид колеса. Остановили поезд. Вытащили. Обе ноги напрочь отхватило да ще и руку покаличило. Пидбежав старший лейтенант. Посмотрел. Вытащил пистолет — и соби в висок. Похоронили фронтовика без почестей. Як собаку. Самоубийца. От така история була! А кому их любовь мешала? Такое то время було! Ось почему тебя де хто и называет осколком. Разумиешь?

От пережитого волнения и оскорбления у Осикова еще больше разболелась голова, и ему уже хотелось, чтобы Очерет скорей ушел, все равно общего языка у них нет и никакие романтические истории не смогут сбить его с твердых, ясных и привычных позиций.

— А шо касается того человика, шо менэ в Тересполи зустричав, так то мий брат ридный. — Увидя испуганный взгляд Осикова, добавил: — Ридный. Мы з ным в бою пид Ленино породнились. Никто наше родство не розирве. Ясно? По гроб жизни мы з ним браты. И це не фунт изюму!

Хотя беседа с Очеретом испортила Осикову настроение, все же он решил не размагничиваться и навестить Курбатову. Во-первых, следовало посмотреть, как она устроилась, и, во-вторых, поговорить с нею, осторожно намекнуть на свои чувства, — одним словом, провести рекогносцировку на местности, как выражаются военные.

Курбатова поселилась одна в маленьком номере, что сразу огорчило Осикова. Если интересная, привлекательная женщина живет в гостинице в отдельном номере, то невольно возникают фривольные, пусть даже ни на чем не основанные предположения.

Курбатова уже успела переодеться и предстала пред Осиновым не в привычном синем костюме, а в темном элегантном платье, с открытой по-летнему шеей. Она стояла посреди номера красивая, свежая, помолодевшая. Встретила гостя сердечной улыбкой:

— Входите, входите, Алексей Митрофанович!

Короткие, выше локтя, рукава открывали белые, чуть полные руки. Запястье правой руки было перехвачено дымчатым браслетом — серебро с чернью, — такие делают у нас на Кавказе.

Но больше всего поразила Осикова шея Екатерины Михайловны. Белая и тоже чуть полная, она как-то уж очень плавно и мягко переходила в плечи и грудь, угадывавшиеся за строгим вырезом платья.

Осиков отнюдь не был сладострастником и к красоте женского тела относился с солидной сдержанностью. Еще в годы своей юности даже на мраморные музейные статуи времен Древней Греции и Рима смотрел с осуждением: разврат.

Строгое целомудрие не оставило его и в зрелые годы. Все женские красоты и финтифлюшки он воспринимал как дань проклятому прошлому или видел в них происки обреченного, но еще — ух какого сильного! — империализма.

Теперь, когда воспитанием, закалкой, положением и возрастом он, казалось, был защищен от всех соблазнов, как стальные бока сейфа охраняют служебные дела, матовая шея Курбатовой смущала и — не побоимся лирического слова, примененного к руководителю делегации, — волновала его.

— Ну, как устроились, Екатерина Михайловна? — проговорил он, поправляя очки и стараясь смотреть в угол, чтобы не выдать свои игривые мысли и чувства. Только посмотри он в глаза Екатерине Михайловне, и она сразу догадается, какие тайные желания одолевают строгого и выдержанного руководителя делегации.