Иван Свистунов - Жить и помнить

Остался позади маленький, весь в яблоневых садах город Кросно, и по сторонам шоссе замелькали нефтяные вышки. Труженики-насосы, мерно покачиваясь, настойчиво тянули из земли нефть. Скоро Карпаты.

Первую остановку сделали в Дукле, зеленом городке, расположенном километрах в пятнадцати от границы. Появление на улицах Дуклы трех неизвестных никого не заинтересовало и не удивило. Видно, немало теперь ездят по ровному, когда-то стратегическому шоссе, что пересекает городок и устремляется к границе.

Обычной мирной будничной жизнью жила Дукла: бежали из школы с ранцами и сумками ребятишки, дорожники со своими средневековыми котлами и неправдоподобными, как исполинские жуки, неуклюжими флегматичными катками ремонтировали шоссе, домашние хозяйки, как в Москве или в Варшаве, ходили по магазинам. Все как обычно.

А граница — рядом. Но и дотошный наблюдатель не обнаружил бы ее приметы. На улицах городка не видно ни военных, ни пограничников.

— Хорошо замаскированы, — предположил Ян.

Станислав возразил:

— Граница дружбы. Понимаешь? Дружбы!

На окраине городка, за невысокой каменной оградой, сплошь увитой плющом, — военное кладбище. Строгие ряды могил. Обелиски. Кресты. Пятиконечные красные звезды. Над каждой могилой надписи на русском, польском, чешском языках. Имя, фамилия, воинское звание, даты рождения и смерти. Скорбная лаконичность эпитафий:

«Вечная слава героям, павшим в боях с гитлеровскими захватчиками!»

— Как воевали плечом к плечу, так и после смерти лежат рядом, в одном строю! — проговорил Станислав.

Молча, обнажив головы, стоят три бывших солдата. Светлый ясный день. Цветут цветы, посаженные и взлелеянные заботливой рукой. Шумит ветер в молодой яблоневой листве. Доверчиво щебечут в кустах птицы. Не спеша перелетают от цветка к цветку в золотом пуху пчелы. Жизнь!

Могилы напоминают, завещают, требуют: «Помните!»

Петр обошел все кладбище, прочел все надписи: может быть, в траурном строю есть и знакомые имена!

Ян стоял у обелиска в центре кладбища и машинально повторял написанные на нем два русских слова: «Вечная память».

За тридевять земель от Советской России в польской земле лежат русские солдаты. Поляки приносят на кладбище живые цветы. Поляки посыпают дорожки светлым песком. Поляки аккуратно обкладывают дерном могилы. Поляки зажигают здесь по праздникам свечи. Почему они это делают? Неужели и их всех обманули, подкупили, сбили с толку?

За Дуклой уже совсем близки пологие склоны Карпат с темными гребнями лесистых вершин.

— Вон и Зындраново, — как добрых знакомых, приветствовал Станислав белые деревенские домики. Под радужной черепицей они смотрели на мир веселыми окнами, вспыхивающими на солнце приветливыми, как у хуторских красавиц, улыбками. — Памятные места! В ту осень тут штаб вашей тридцать восьмой геройской армии стоял. — Добавил доверительно, словно и сейчас это являлось военной тайной, не подлежащей разглашению: — В той хате командующий жил. Сейчас в Москве. В маршалы вышел.

Сколько лет прошло, а все помнит гвардии старшина. Серый неласковый октябрьский день. Гул моторов в пасмурном небе. Шелест пролетающих над головой снарядов. Рвущую душу игру шестиствольного немецкого миномета. Сырую, уже пожухлую травинку у самых глаз, когда он лежал, прижавшись к земле. Простые, будто даже мирные, негромкие слова командира: «Ну, ребятки, встаем. Разом!»

— А там деревня Барвинек. В ней штаб Первого Чехословацкого корпуса размещался. Мы туда ходили с чехами и словаками знакомиться. Добрые хлопцы были! Я там и Людвига Свободу видел. Боевой командир!

Еще несколько километров — и машина остановилась у двух деревянных арок, стоящих друг против друга. На одной — одноглавый орел, государственный герб Польской Народной Республики, на другой — грозный лев, поднявшийся на задних лапах со старым гуситским щитом, — герб Чехословакии.

Вышли из машины и, не сговариваясь, строевым шагом, как на смотру, подошли к арке. Взяли под козырек.

Польский пограничник, совсем еще Молодой, белобрысый парень, видно весельчак и острослов, со знаками отличия старшины, неумело хмуря белесые, выгоревшие на горном солнце брови, проверил пропуска и с чувством собственного достоинства подошел к арке. Простым ключом открыл висячий замок, поднял шлагбаум, выкрашенный в два цвета: красный и белый. Стал по стойке «смирно», всем своим видом подчеркивая важность происходящего.

Проехали двадцать метров нейтральной полосы, и вся церемония повторилась. Стражмейстер пограничных войск Чехословакии, который оказался ровесником польского коллеги (верно, в свободное от службы время они весело толкуют о молодых своих делах), подошел к арке, таким же ключом открыл замок, поднял шлагбаум, выкрашенный в три цвета — красный, синий и белый, — взял под козырек. Станислав, Петр и Ян очутились в Чехословакии.