Владимир Прибытков: Потерянный экипаж

— Ну и что? — спросил Бунцев. — Что из того? Если партизанка, значит приказы не для тебя?

Он знал, что Кротова почти три года воевала в тылу врага и в полк попала из партизанского отряда, когда тот соединился со своими. Он отлично знал это. И сам понял, что пустое спрашивает, зря спрашивает, но было поздно: спросил…

— Не могла я вас бросить, товарищ капитан, — очень тихо сказала радистка. — Вы не обижайтесь… Мы же у фрицев в тылу… А мне не впервые…

Бунцев сильно потер подбородок.

— Ага! — сказал Бунцев. — Выходит, ты у меня теперь вместо ангела-хранителя!.. Ну, спасибо, выручила!

Они зарыли парашюты, отрезав и спрятав по куску шелковых куполов.

— Пригодятся, — сказала Кротова.

Бунцев не спорил, хотя им вряд ли что-нибудь могло пригодиться.

Покончив с парашютом, он встал с коленей, отер грязные ладони о полы куртки, спрятал нож.

Взрывов он уже не слышал. Мгла редела. Похоже, приближался рассвет.

Бунцев напряженно вглядывался в зыбкий сумрак, пытаясь разобраться, куда же их все-таки занесло, надеясь угадать среди неустойчивы, теней, порожденных игрой усталого зрения, хоть одну прочную, надежную — лес, кусты…

Он ничего не мог угадать и ни в чем не мог разобраться. Видел лишь какие-то силуэты на розовом фоне пожара: не то скирды, не то низкие постройки. Но ведь не в сторону же города идти!

Бунцев и Кротова несколько раз свистели, надеясь, что отзовется штурман. Штурман так и не отозвался. Выходило, что приземлился он очень далеко, и, значит, делать тут, на пашне, нечего, надо поскорей выбираться отсюда.

Отдавая экипажу приказ покинуть машину, Бунцев назначил место сбора в лесу западнее Наддетьхаза. Значит, идти надо в этот неведомый лес.

Бунцев соображал: пашня на северо-востоке от города, до горд а километра полтора — два, стало быть, отсюда до леса километров семь. А семь километров — это часа два ходьбы. Пожалуй, все три. Правильней считать — именно три. Но через час развиднеет и станет совсем светло…

Бунцев потер подбородок.

Если идет бой, то жизнь каждый миг зависит от совершаемого тобою дела. Так и получается, что в бою каждое деяние становится главным деянием твоей жизни. Новички, конечно, обманываются, думая, что вот-вот наступит передышка. Передышек в бою не бывает. Завершаешь одно только затем, чтобы сразу браться за другое. Ибо главным, пока ты выкладывался, успело стать именно другое, и медлить с ним уже нельзя. Передышка — это все, конец. Шансы на жизнь оставляет только действие. И побеждает только тот, кто знает, как надо действовать.

Бунцев побеждал всегда.

А теперь наступала передышка.

Бой продолжался, а для Бунцева наступила передышка.

Капитан сдвинул шлем, провел рукой по лбу.

— Попали мы с тобой, партизанка, — сказал он. — Здорово попали, слышишь?

Лейтенант Телкин увидел чьи-то ноги в бурых шерстяных носках, ступающие по сырой брусчатке рядом с тупоносыми сапогами конвоя. Бурые носки были хорошо знакомы штурману, он даже узнал бежевую сеточку штопки на правом носке и невольно остановился, не понимая, откуда здесь эти носки…

Ошеломляющий удар прикладом чуть ниже шеи, по позвонкам, толкнул лейтенанта вперед:

— Шнелль!

Телкин покачнулся, сделал несколько шагов, со странной дрожью в душе заметив, что ноги в шерстяных носках тоже торопливо переступают по серой брусчатке.

Все оставалось диким и неправдоподобным. А началось со времени: едва заглох задетый осколками левый мотор, минуты, сжимаясь до секунд, потянулись часами… Будапешт остался позади, бомбардировщик вырвался из зоны заградительного огня, но уже отстал от полка, и нельзя было сообщить о себе — поврежденная рация молчала. А потом потекли баки…

Командир вел самолет по «железке». Рельсы двухколейного пути светились внизу ровным, безжизненным светом, какой бывает только ночью. Телкин знал: командир хочет дотянуть до железнодорожного узла Наддетьхаза. До линии фронта не дотянуть, так дотянуть хотя бы до Наддетьхаза. Там эшелоны с войсками и боеприпасами…

У Телкина прыгали губы. Командир был прав. Им ничего не оставалось, кроме железнодорожного узла. Но губы прыгали.

Потом все произошло стремительно, как в плохом кинобоевике: впереди по курсу мелькнули огоньки, Бунцев отдал команду покинуть самолет, и штурман отстегнул ремни, пожал плечо командира, шагнул к люку, на миг увидел расширенные глаза стрелка-радистки, устремленные на Бунцева, в какую-то долю секунду понял, что она не прыгнет, но не успел ни удивиться, ни пожалеть Кротову, ни восхититься ею. А потом штурман почувствовал рывок парашюта и повис на стропах в пустынном небе…