Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Назад, назад, дуралей! Тебя и его видели люди на станции, куда ж ты прешься, — хочешь всех нас провалить?

— Пусти, говорю! Я его так пришью, что он и не пикнет.

— А приказ?

Последних слов Заслонов не разобрал, так как люди уже говорили шопотом. Он пошел не спеша в депо.

А Дубков — это был он — не на шутку рассердился. Он тоже ненавидел инженера, который, как думал Дубков, продался немцам, а быть может, продает и других. Когда Мирон Иванович посылал их в депо, Дубков сам спросил:

— Ну а эту иудину душу?

— Кого? — переспросил, хитро прищурив глаз, Мирон Иванович, хотя отлично знал, про какую душу спрашивает сапер.

— Я говорю об инженере Заслонове. Я слышал, что он перебежал линию фронта, лишь бы попасть на службу к немцам. Мы с ним такое сделаем, батька Мирон, что завопят все фашистские холуи и от страха сбегут на край света!

— Не надо этого!

— Ну, мы его потихоньку… Выпустим душу на покаяние без музыки, без панихиды. Сам Гитлер не найдет следов, чтобы поплакать над его могилой.

— И этого не надо.

— Вот тебе музыка без гармони! Как же нам глядеть на такую погань?

— А вы и не глядите.

— Вот так задание, сучки-топорики!

— А ты без топориков. Ты не сапер теперь, а электромонтер, при чем тут сучки-топорики? — отшучивался Мирон Иванович. И уж серьезно — всей группе:

— Помните, вы не только партизаны. Вы сейчас уходите в подполье, идете на очень серьезную и опасную работу. Как партизанам, так и подпольщикам надо особенно соблюдать дисциплину, и не обыкновенную дисциплину, а железную. Без нее пропадете сами, без нее можете загубить товарищей и все наше дело. Так вот, делайте только то, что вам будет приказано. Если сами задумаете что-нибудь серьезное, посоветуйтесь заранее. А Заслонов? Что Заслонов? Наш главный враг? Или без Заслонова не найдется нового начальника у немцев да еще, возможно, более лютого, более придирчивого. А мы слышали, что Заслонов не выдал немцам ни одного человека, хотя там работает несколько наших товарищей. Мы Заслонова уберем, когда нужно будет. Он от нас никуда не денется. Нам важно теперь выявить всех наших врагов. Вот мы и присматриваемся, с кем он связан, кто еще верой и правдой служит фашистам. А вы — без музыки и панихиды! Панихиду, если потребуется, мы всегда сможем отслужить. И должен вас заверить — такую панихиду отслужим, что и плакать будет некому, все как один без голосов останутся. Поняли?

— Это мы понимаем, батька Мирон!

— А если понимаете, так давайте работать без шуток! Приказ — закон. И кто его нарушит, будет отвечать, как злейший враг народа, как трус, как предатель. Об этом никогда не забывайте.

И уже мягко, ласково:

— Ну а теперь идите, хлопцы! Мы будем следить за каждым вашим шагом, помогать вам и, если понадобится, — и это порой случается, — спасать вас. Но пусть будет поменьше таких случаев. Храбрости у вас хватит, но рискуйте с умом!

…Вот почему брошенное Дубковым слово «приказ» сразу охолодило смазчика. Сердито сопя, смазчик побрел обратно к своему ящику:

— Видишь, я думаю, он заметил твою работу под цистерной и может тебя выдать.

— Меня он не заметил. А если и заметил, то в темноте не узнал. А ты занят служебным делом, тебе бояться нечего.

— Сказал! Бояться… Да я из него!..

— Ну знаю, знаю, что ты герой.

— А зря не дразнись.

— Это я любя, дурашка!

— Тоже мне — любя… — обиженно пробормотал смазчик.

— Ладно, работай, да очень не задерживайся, осталось всего каких-нибудь полчаса. Да с Хорошевым не забудьте про паровозы, что поданы на экипировку.

— Не забудем.

…Все началось приблизительно в полночь.

С запада послышался гул авиационных моторов. Немцы вглядывались в небо, гадая, что это за самолеты. Особенно они не тревожились, поскольку самолеты шли с запада. Но, вслушиваясь в нарастающий гул, немцы начали проявлять некоторые признаки беспокойства. Мелькавшие кое-где в эшелонах огоньки сразу погасли. Шум на перроне притих, кто-то из немцев даже выключил репродуктор, чтобы лучше разобраться в рокоте моторов. Приказали выключить свет по всей путевой сигнализации, в семафорах, стрелках, водонапорных колонках. Хотя на фонарях и были установлены длинные козырьки, но отблески света, особенно от стрелок, попадали на рельсы, на стоявшие рядом вагоны и могли нарушить всю маскировку.

Засуетились рабочие в депо, выбежали на двор, глядели на черное небо, на котором не светила ни одна звезда, — видно, их закрыли тучи.

Весь городок притаился, затих, тревожно прислушиваясь к гулу моторов. Но сирена воздушной тревоги молчала, не слышно было лая зениток. Кое-кто из немцев на станции уже громко заговорил, другие начали беззаботно прогуливаться по перрону: