Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Над городом взвился багровый огненный каскад и, осыпая с деревьев снежную пыль, докатился гул недалекого взрыва. Словно налетевший порыв ветра, воздушная волна мягко ударила в лицо. Слимак испуганно перекрестился. Бугай, вздрогнув, втянул голову в плечи. А взрывы следовали один за другим, почти без интервалов, перекатываясь эхом по лесным просторам.

Кох, увидя полыхавшее над городом зарево, сразу притих, — его обычную суетливость точно рукой сняло. Он любил командовать, распоряжаться, отдавать приказы. До этой минуты он ни шагу не проехал спокойно, то опережал на коне колонну, то пропускал мимо себя всех, подгоняя отстававших, сдерживая верховых, чтобы они не очень отрывались от всей группы, тут же делал нагоняй какому-нибудь раззяве, попавшему под конский храп.

Теперь же он ехал молча, не обращая особенного внимания на свою команду. Самые противоречивые мысли роились в его голове.

Мелькнула мысль о депо, о станции. Сколько потрачено сил и средств, чтобы восстановить их. Теперь все это, должно быть, полетело в воздух. А сколько эшелонов стояло на станции! Спросят, верно, и у него, Коха, как они допустили такой большой промах, не предупредили о вражеском налете, не отвели эшелоны подальше от станции. Любопытно, что думает теперь этот ненавистный русский инженер? Радуется налету или сожалеет вместе с немцами о больших потерях от бомбежки? Загадочный человек этот инженер.

Они уже находились в каких-нибудь трех километрах от станции. Еще гудели над головой самолеты, разворачиваясь после налета, чтобы взять курс на восток. Клопиков вывел Коха из задумчивости:

— Ракеты пускают, господин комиссар!

— Какие ракеты, кто?

— Видите, красные… Наводят на какой-то объект! Видите, видите, в трех местах пускают ракеты с земли.

Подбежал командир железнодорожного батальона:

— Господин комиссар, какие-то диверсанты указывают самолетам место стоянки нашего аварийного поезда, он стоит на замаскированной ветке. Боже мой, — вскрикнул он, схватившись за голову, — там же наш склад боеприпасов!

Все спокойствие Коха вмиг рассеялось. Он уже сам заметил красные ракеты, которые то и дело взмывали вверх в нескольких пунктах и, описывая дугу, летели в сторону железнодорожной ветки.

— Жандармов туда, полицию в обход! — крикнул он впопыхах и задрожал весь, словно коршун, нацелившийся на добычу.

Несколько десятков верховых понеслись к железной дороге, ее заслонял мелкий лозняк, росший на берегах незаметного ручейка в лощине. Оживились полицаи и, запыхавшись, бросились бежать по глубокому снегу.

Оглушительный взрыв прокатился над полем. Все на миг озарилось зыбким багровым светом. Огромный столб пламени вонзился в поблекшее небо, что-то с пронзительным свистом прошумело над головой и тяжело шлепнулось не то в лесу, не то на дороге, по которой только что ехал Кох. Докатившейся воздушной волной у него сорвало шапку с головы. А там, где вздымался огненный столб, во все стороны разлетались стремительные огни неслись снопы искр. В нескольких местах показалось спокойноё пламя, — видно, загорелся поезд.

А над станцией, над депо, в ближайших к станции улицах бушевал огромный пожар. Уже не слышно было ни гула самолетов, ни пальбы зениток, давно погасли воздушные фонари, все вокруг было освещено мигающим красным светом. Даже снег и тот порозовел. А над городком выла, надрывалась сирена воздушной тревоги.

«Дураки! Нагоняют только лишний страх!» — мелькнула у Коха тревожная мысль, и он еще усерднее принялся искать свою шапку. Возможно, в сутолоке ее затоптали в снег пробегавшие мимо солдаты. Ах эта проклятая шапка!

— Стой, дьявол! — Кох привязал жеребца к дереву. Обошел все кусты, разгребая ногами снег, попытался ощупывать его руками. Руки сразу окоченели на морозе. Торопливо натянув перчатки и засунув руки в карманы шинели, старался согреть их.

«Куда могла деться эта проклятая шапка? Не возвращаться же в город с непокрытой головой, да и холодно, уши задубели». Где-то вдалеке заржали кони. Им откликнулся привязанный к кусту жеребец Коха, рванул повод и, отломив целый сук, понесся, как ошалелый, по полю. Мерзлые комья снега из-под копыт сильно ударили Коха по лицу, и ему осталось только выругаться и послать сто чертей вслед неукротимому скакуну.

— Такой ужасный день! — бормотал он, тяжело вздохнув я, потирая щеку. — Как пошли с самого утра неудачи, так не везет и дальше…

Завязав платком уши и подняв воротник шинели, Кох побрел по полю, настороженно озираясь по сторонам и держа наготове револьвер. Было тяжело брести по глубокому снегу. Было боязно. Трепетные тени сновали по дороге, причудливыми видениями мерещились придорожные кусты, пни. Сердце билось часто и гулко — от усталости, от страха.