Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Обычно он подходил к какому-нибудь рабочему и, впившись в него косоватым оловянным глазом, тыча пальцем в грудь, торжественно говорил:

— Ты есть шволячь!

Рабочий молчал, равнодушно поглядывая на сердитое лицо немца, а когда поблизости не было каких-нибудь других немцев, отвечал ему в том же тоне:

— А ты немецкий дурак! На сволочи далеко не уедешь.

— Да, да, шволячь! — торжествовал Штрипке, услышав знакомое слово и думая, что, наконец, убедил этого рабочего.

— Работа, работа! — строго говорил он, подняв палец, и уходил куда-то в другой угол, чтобы повторить свой грозный окрик.

Шмульке порой слышал эти разговоры и, пожимая плечами, думал: нет, при таком руководстве паровозы не побегут из депо. И тревожные мысли, от которых холодела спина и крупинки йога проступали на лысине, не оставляли его ни на минуту:

— Нет-нет… Все это не твое дело! Ты слесарь, Бруно, там твоя работа. В другое не вмешивайся, не лезь, не обращай внимания.

Он хорошо знал поговорку: не лезь, жаба, туда, где коней куют. И старался не лезть, не обращать внимания, вникал только в свою работу.

Кох допытывался у Штрипке, почему не хватает паровозов, отчего срывается график. Тот знал одно:

— Это такая шволячь, такая шволячь, их работа дает только маленький ход, маленький ход.

— Так надо их расстрелять!

— О нет! — пугался Штрипке. — Мы тогда совсем остановим движение на дороге!

Кох попробовал вызывать к себе рабочих по одному. Строго допытывался о неполадках. И в ответ слышал одно и то же:

— Где уж тут хорошо наладить дело, когда качественного металла нет, это раз… Во-вторых, запасных частей тоже нет… Опять же не хватает станков… Ну и с харчами нельзя сказать, чтобы все было в порядке…

— Я вот покажу вам харчи: расстреляю десятого, тогда будете знать, как надо работать на Германию!

На это рабочие обычно ничего не отвечали. И трудно было понять по их лицам, по их взглядам, о чем они думают в это время. Кох пытался тем, во взгляде которых, как ему казалось, было что-то от лести и покорности, задавать такие вопросы:

— Может быть, вам мешают работать тайные большевики? Назовите их. Не бойтесь — об этом никто не узнает. И, наконец, вы получите большую награду, вы можете хорошо заработать!

И некоторые непритворно вздыхали даже:

— Заработать? Это было бы так хорошо, господин офицер. Но эти большевики очень хитрый народ. Вряд ли останется который под такой серьезной властью, как ваша. Она уж не помилует.

— Что-о? — кричал уже Кох.

— Я же говорю, что им, большевикам, с вами не по пути. Они противники ваши, враги ваши!

Кох глядел на них, на этих людей, и не мог до конца разобраться, сочувствуют ли они ему или насмехаются над ним. И, срываясь с места, наступая на человека, выкрикивал, как одержимый:

— Молчать! Не разговаривать! Марш на работу!

Если бы только от него зависело, он расстрелял бы их всех до одного. Но приказ был ясный и суровый: всеми силами помогать налаживанию нормальной работы депо.

Разгневанный, Кох зашел и к начальнику полиции Клопикову:

— Вы знаете их больше, этих ваших русских.

— Не каждого русского я могу назвать своим, — сдержанно ответил Клопиков. — Но чем я могу служить вам, господин начальник?

— Дело тут ясное. У нас на учете есть всякий народ. Надо послать в депо своих людей…

Клопиков сделал постное лицо, о чем-то думая, потом побарабанил пальцами по столу и, льстиво улыбаясь, ответил:

— Мысли у вас верные, господин начальник. Справедливые мысли, очень даже просто-с… Осмелюсь доложить вам, я далее испытал уже этот метод, двух человечков через биржу послал туда, специально таких человечков подобрал, подготовленных… Работали. И что я вам скажу — недолго… Исчезли. Растаяли. И хотя бы след от них остался, а то просто… очень даже просто-с… Доходили до меня слухи, что на соседней станции нашли в поезде, на угольной платформе, человека в мертвом состоянии. По приметам, должно быть, наш человек. И узнавать не стал: неудобно, можно все дело испортить. Пропали люди и никакого следа, мало ли их теперь пропадает. Это я говорю к тому, что народ этот, рабочие железной дороги, не сказать, чтоб уж был таким простым: пальца ему в рот не клади! За версту чует, когда к нему… наш человек подходит.

— Что же вы думаете делать, господин начальник полиции?

— Что делать? Трудно вам ответить. Нет у меня на примете подходящих людей. Если и попадаются которые, так прямо вам сказать — одна видимость, не люди, а человечишки, погань, пыль, мелюзга, одна только морока с ними, а пользы ни на грош. Господи, думаю, должно быть, измельчание пошло или мор какой на род наш. Нет людей, нет. Воинов нет, чтобы постоять за нашу правду.