Анатолий Чехов - Кара-курт

Пока Оразгельдыев отводил лошадей в конюшню, Самохин с помощью Гамезы разделся до пояса, с наслаждением принялся плескаться под умывальником, отставляя забинтованный локоть в сторону, ухая под тонкой прохладной струйкой, которую лил ему на спину Гамеза.

Андрей вошел в комнату, оделся после умывания, собираясь идти к Ястребилову, чтобы узнать, каким транспортом можно поехать в город. Не успел он привести себя в порядок, раздался стук в дверь, и в комнату не вошел, а вбежал Оразгельдыев с исписанным непонятными буквами тетрадным листком в руках, потертым на сгибах, с почтовым фронтовым штемпелем.

— Товарищ старший политрук! Товарищ старший политрук! — захлебываясь, повторял Оразгельдыев. — Письмо! Ата прислал! Медаль за отвагу получил! Отпуск дают! Скоро приедет! Ай, я, дурак, думал, старший политрук неправду сказал, что отцу писал! Все правда! Товарищ старший политрук! Разрешите обратиться?! Разрешите спросить?..

— Давай обращайся, только не торопись, — охладил его пыл Самохин.

— Товарищ старший политрук! Вы меня рекомендовали в группу снайперов. Вы еще не знаете, как стреляет Оразгельдыев. Сами скажете: «Ай, как стреляет Оразгельдыев!» Поеду на фронт, тоже медаль получу! Товарищ старший политрук! Ата через неделю будет!! Разрешите, с ним в фронтовую часть поеду?

— Не знаю, не знаю, Давлетхан Гассан-оглы. Буду писать рапорт на этот счет полковнику Артамонову, — сказал Самохин и подумал: «Здорово тебя Клычхан прижал, что от него и на фронте спасения ищешь...»

— Когда будешь писать рапорт полковнику, товарищ старший политрук?

— Сначала ты мне напиши, приложи письмо фронтовика-отца.

— Ай, товарищ политрук! Ай, спасибо! Ата коп-коп сагбол тебе передает. Спасибо, говорит. Пишет — замечательный человек у вас, Давлетхан, товарищ старший политрук.

— Ну вот и хорошо, что мы друг другу понравились, — ответил Самохин, пытаясь разгадать, искренне ли говорит Оразгельдыев или опять за его словами таится какая-нибудь хитрость. «Обязательно надо поговорить с Галиевым, — решил Андрей, — чтобы он опять нашего Ораза в меланхолию не вогнал».

Оразгельдыева словно ветром сдуло. А Самохин остался в мучительном раздумье: что же такое происходит в жизни этого парня, если отправка на фронт не только не пугает его, а наоборот, дает какие-то шансы выйти из, по-видимому, безвыходного положения.

...Встретиться с Галиевым, чтобы поговорить с ним насчет Оразгельдыева, Самохин смог только по возвращении из Ашхабада.

Приняв рапорт от, видимо, бессменного дежурного по комендатуре сержанта Гамезы, он попросил вызвать к нему старшину, удивился необычному ответу:

— Я, конечно, могу его вызвать к вам, товарищ старший политрук, — сказал Гамеза, — но было бы лучше, если бы вы сами к нему зашли.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Андрей.

— Старший лейтенант Кайманов распорядился, чтобы старшина Галиев пока что со двора своего дома никуда не выходил.

Гамеза явно не собирался ничего больше объяснять. Самохин, гадая, что могло случиться с Галиевым за двое суток, отправился к старшине.

Открыв калитку, Андрей пересек небольшой дворик, огороженный высоким дувалом, постучал в дверь. Отозвался ему из-за двери сам хозяин, который словно нарочно оказался в сенях к приходу старшего политрука.

Самохин вошел в дом и, честно говоря, не сразу узнал старшину. Амир Галиев — великий аккуратист, образец чистоплотности и подтянутости, казалось, целый месяц не только не ходил в баню, но и не умывался. От него так разило смесью лошадиного пота с полынным дымом, как будто он всю жизнь провел в безводной степи или в горах у костра.

Одет был Галиев в какие-то пыльные, выгоревшие на солнце, измазанные в глине штаны, такую же рубаху. Давно не стриженные космы («парик, что ли?») спускались на шею и виски. Руки у него были такие же грязные и закопченные, как и лицо. Под ногтями — траурная кайма.

— Что с вами, старшина? — только и спросил Самохин.

— Был старшина, весь вышел, — довольно мрачно ответил Галиев. Он брезгливо сморщился — так ему противен был свой собственный вид.

— А что, собственно, произошло?

Амир вздохнул. Видно было, что он действительно страдал, стоически переживая новое положение. Он оправил было рубаху, привычным движением разогнав назад складки, но тут же, спохватившись, с досадой махнул рукой:

— Яков Григорьевич придумал. Терзает. Забудь, говорит, Амир, что ты кадровый пограничник. Ты степняк, житель гор и пустынь, проводник нарушителей и контрабандистов, самая темная личность. Что ты, говорит, ходишь строевым? Походка у тебя должна быть, как у шакала, вороватая, с оглядкой... Стричься и умываться не смей! Вторые сутки меня, как селедку, полынным дымом коптит... еще и нюхает, так ли я пахну? Когда буду, говорит, тебя за десять метров против ветра по запаху узнавать, вот тогда, значит, довел до кондиции. Так и живу: Фаиза в комнату не пускает, в коридоре ночую...