Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Не дав ему опомниться, Карачун наставил на него маузер. Яков быстро связал ему за спиной руки.

— Вох! Вох! — снова на всю кибитку запричитала женщина. Молодая туркменка молча следила за Каймановым и Карачуном черными ненавидящими глазами.

Карачун приказал вошедшему в кибитку красноармейцу охранять связанных бандитов и присмотреть за женщинами, вышел вместе с Яковом во двор.

— Выбивайте дверь в кладовку!

Под ударами прикладов дверь рухнула. Вслед за Ложкиным в кладовку вошли майор Карачун и Кайманов.

Возле стены на коврике — три чайника и три пиалы с недопитым зеленым чаем. Из-под мякины, что свалена в углу, торчит нога в шерстяном чулке. Чулок усеян мелкими репейками высокогорной травы кипиц, той самой, которая растет на границе только в районе заставы Большие Громки.

«Вдруг Шарапхан?» — подумал Яков.

— Тяните его за ногу! — приказал Карачун. Бандит не стал ждать, пока его вытянут, выскочил сам.

Это был нестарый, среднего роста человек, даже отдаленно не похожий на Шарапхана.

Всех троих задержанных вывели во двор.

— Кто такие? — перевел Яков вопрос коменданта, поочередно освещая бандитов фонариком.

— Мы — путники.

— Назовите имена.

Можно было заранее предвидеть — назовут вымышленные имена. Но Карачун и Яков знали, с кем имеют дело. При свете фонаря они хорошо рассмотрели бандита с такими необычными для этих мест голубыми глазами, каштановой бородкой и каштановыми же густыми волосами. Это — Атагок, крупный бай, ранее эмигрировавший за кордон. Другой бандит, у которого на шерстяных носках остались репейки высокогорной травы кипиц, тоже был знаком коменданту по описаниям носчиков опия.

— Анна´! — безошибочно назвал его Карачун. Третьего нарушителя он не знал. Но достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: такой по мелочи рисковать не будет. И все-таки это не Шарапхан.

— Надо бы еще раз осмотреть двор, — сказал Яков майору. Ему не давала покоя поглощавшая все его существо мысль: где Шарапхан?

Председатель аулсовета повесил у голубой калитки фонарь «летучая мышь». Сразу же вокруг фонаря сгустилась темнота. Пограничники продолжали обыск. Необъяснимое внутреннее чувство подсказывало Кайманову: если такие крупные главари, как Атагок и Анна´, здесь, то и Шарапхан должен быть где-то рядом.

В дальнем углу двора, возле тандыра, сложены стопкой снопы яндака — сухой колючки, заготовленной для топки. Карачун подошел к яндаку, сбросил верхний сноп. Кайманов вытащил длинный предмет, завернутый в мешковину. Развернули. В мешковине — две десятизарядные английские винтовки и одна трехзарядная турецкая, три патронташа на медных застежках, три торбы. Развязали одну из торб: тускло блеснули при свете фонаря тупорылые разрывные пули.

Все логично. Три нарушителя, три винтовки, три патронташа, три торбы. Четвертого нет. Шарапхан не захотел скрываться вместе даже с такими опытными бандитами, как Анна и Атагок. Через границу шел один, прятался тоже один. На горы опустилась ночь. Если днем не нашли Шарапхана ни пограничники, ни красноармейцы конвойного батальона, в темноте ему ускользнуть легче.

Карачун нервничал: поймать трех известных бандитов и упустить Шарапхана — такого никто себе не простит. Но, как ни горько было это сознавать, ничего не сделаешь: Шарапхана нет. Он, очевидно, уже где-то в горах, идет тайными карнизами к границе.

Быть почти у цели и упустить заклятого врага! Неужели напрасными были двое суток непрерывных поисков? Яков вышел со двора и почти возле самой калитки столкнулся с размахивавшим руками и что-то выкрикивавшим Каип Иясом.

— Эй, Ёшка! Кара-Куш! Ай, джанам Кара-Куш! — обрадованно воскликнул Каип Ияс. — Я тебя по всему аулу ищу!

Глаза его возбужденно горели, во всех движениях чувствовалась необыкновенная легкость. Ноги будто саму несли его, как по воздуху. Яков знал цену этому возбуждению. Пройдет еще полчаса, и Каип Ияс свалится, забывшись тяжким сном, после которого не скоро и не сразу наступит мучительное пробуждение. Но что ему до Каип Ияса? Самому тошно, не до шаромыги сейчас. Кайманов молча направился мимо.

Вокруг стало совсем темно. Лишь на вершинах гор еще теплились еле приметные отблески зари. Дрожащий, нагретый за день воздух наполнен треском цикад и кузнечиков.

— Эй, Ёшка-джан, почему не слушаешь? — Каип Ияс забежал вперед. — Я тебя зову, а ты мимо идешь...

Яков остановился.

— Никому Каип Ияс не сказал, только тебе скажу, — схватив Якова за рукав гимнастерки, продолжал старый курильщик опия. — Ты Кара-Куш! Я Каип Ияс! Ты мой друг. Думаешь, мой рот опоганен ложью? Нет, Ёшка. Каип Ияс правду говорит. Я курд! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Идем! Только ты и я! Больше никто! Увидишь, что сделает Каип Ияс!