Анатолий Чехов - Чёрный беркут

— О Черной чуме давай, — напомнил Яков. Он все дословно переводил Галиеву.

— Скажу, яш-улы, скажу, лечельник! — обращаясь к Галиеву, продолжал Каип Ияс. — Раньше мы сами стригли баранов, шерсть возили в свой город. Теперь приезжает Загар-раш, спрашивает: «Где на границе пасете барашка?» Мусабек покажет. Тогда Загар-раш надевает наш халат, берет бинокль, едет будто шерсть покупать, а сам смотрит в бинокль на гору, на бумаге гору рисует, смотрит на дорогу — дорогу рисует... Оставил Черная чума Мусабеку деньги, говорит, скоро приеду за шерстью. Мусабек уехал, а когда вернулся, через три дня караван пришел. Я сам помогал тюки снимать. В них — терьяк и винтовки. Раньше Мусабек за каждую ходку через границу деньгами или баранами платил, теперь — одеждой с длинными хвостами, рубашками с твердыми воротниками.

— Ты давай в сторону не уводи. Кто такой Черная чума? — прикрикнул на него Яков.

Поняв, что пограничникам не столько нужна его жизнь, сколько сведения о Черной чуме, Каип Ияс заметно приободрился.

— Давно ты, Ёшка, не был в горах, если не знаешь Черную чуму, — сказал он. — Раз в год к Таги Мусабеку приезжает машина, красивая, как вишневый сок. Черная чума купит миндаль или урюк и уезжает. А теперь наденет черные очки на глаза (потому и зовем Черная чума), наденет котелок из пробки на голову и ходит почти каждый день на сопку, откуда на десять верст в обе стороны граница видна. Больше месяца у Мусабека живет. Неделю назад Мусабек барашка зарезал. Мальчик двор подметает. Ага, думаю, значит, гость будет. Мальчика спрашиваю: «Зачем метешь?» Большой человек, говорит, из Европы приедет, фрукты и орехи будет покупать. А два дня назад Мусабек моего друга позвал: «Ну-ка пойди вон там. Через границу перейдешь — и назад. Схватят тебя, значит, порядочным людям в этом месте нельзя идти».

Такой прием был известен и раньше. Контрабандисты порой часами изучали зоны, где проходили пограничные наряды. Но прежде нарушители заботились лишь о том, как переправить опий, сейчас Черную чуму больше интересовала сама граница...

Через отверстие гаваха уже пробивался свет зимнего утра, когда Амир Галиев связал задержанным руки и положил всех лицом вниз, оставил Ложкина охранять их, а сам вместе с Яковом отправился проверить, нет ли свежих следов на снегу. Кружили около часа, ничего не обнаружили.

На Якове взмокла рубаха. Он снял плащ, шел теперь в одной ватной телогрейке. Пар валил и от маленького Галиева. Где Кайманову снегу было по пояс, Галиеву — чуть ли не до шеи. Но вот и пробитая тропа, в конце которой виден закоптившийся от дыма снег вокруг входа в пещеру. Не заходя туда, немного отдохнули. Галиев приказал Ложкину выводить задержанных.

— Ай, лечельник! Ай, Ёшка-джан, не могу идти! — взмолился показавшийся из гаваха первым Каип Ияс. — Дай хоть кусочек терьячку, тогда пойду. Так не дойду.

В тусклом свете зимнего утра, когда в природе только и остаются две краски — черная и белая, сливающиеся в один серый тон, лицо Каип Ияса, высосанное опием, казалось землистым. Перед пограничниками было жалкое подобие человека, дошедшего до последней стадии падения.

— Ай, Кара-Куш, дай кусочек терьячку, — глотая слюну, просил он. — Все внутри горит. Был терьяк, потерял, когда к гаваху бежал. Без терьяка умрет прямо здесь Каип Ияс.

«До хорошей жизни ты дошел, — подумал Кайманов о себе, — если последний шаромыга тебя не боится».

Но почему-то настоящего зла к этому несчастному терьякешу, доведенному Мусабеком до крайней нищеты, у него сейчас не было.

Каип Ияс весь трясся. Его измученный опием организм властно требовал порции наркотика. Раз пришло время курить или хотя бы проглотить терьяку, тут уж хоть умри, а подавай! Иначе Каип Ияса с места не сдвинешь.

Кайманов позвал Галиева.

— Слышь, Амир, вам от малярки акрихин дают. Не завалялся ли где в кармане?

— Почему завалялся? — самолюбиво возразил старшина. — У Амира Галиева ничего не валяется, все на своем месте лежит. — Он протянул на ладони маленькую желтую таблетку.

— Вот и здорово! Терьяк — самая что ни на есть горечь, значит, горечью его и надо заменить, — проговорил Яков, доставая из кармана оставшийся от завтрака ломоть черного хлеба. Отщипнул мякиш и стал разминать его, смешивая с золой и акрихином. Вскоре получился темно-бурый комочек величиной с крупную горошину. Яков завернул его в бумажку, сунул в карман. Потом для виду стал прощаться с пограничниками.

Каип Ияс увидел, что единственный, по его мнению, человек, у которого мог быть терьяк, сейчас уйдет, и тогда он ни за какие деньги не получит наркотика.