Петр Лебеденко - Красный ветер

— Сантос! Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?

— Да, да, камарада хефе… Она стала в очередь около лавки, там продавали консервы. Очередь совсем небольшая, сплошь женщины… Ну вот… А я поехал дальше. Сказал ей так: «Только ты никуда не уходи, в такой кутерьме не сразу друг друга и найдешь…» И поехал в другую лавку… А Росита осталась там, где сплошь женщины…

— Ну? Где Росита?

— Росита? Да, Росита… Я понимаю, камарада хефе…

Сантос потерянно оглянулся вокруг, увидел неподалеку от себя распиленное на несколько частей старое дерево оливы и, подойдя к нему, устало опустился на одно из бревен. Потом судорожно обхватил колени руками, склонил на руки голову и заплакал Странно было видеть плачущим этого всегда веселого человека, которому, казалось, любое море по колено и любая печаль — промелькнувшая на ясном небе тучка.

Эмилио подошел к нему, сел рядом, сдавленно спросил:

— Расскажи все, как было. Слышишь, Сантос?

— Сейчас, камарада хефе, — ответил Сантос. — Сейчас… Вот только немножко это у меня пройдет…

После Фигераса, где менее чем за полчаса было убито и ранено около тысячи человек, отчаявшиеся, обуянные страхом беженцы прорвали границу и сплошным потоком стали вливаться на территорию Франции. Вслед за беженцами границу начали переходить раненые бойцы республиканской армии, а потом и целые части, не потерявшие организованности и выдержки даже на заключительном этапе каталонской битвы.

Не видя другого выхода, скрипя, как говорят, зубами, правительство Даладье было вынуждено задним числом официально открыть границу…

Они шли за грузовичком Сантоса — все вместе, связанные друг с другом годами войны, оставленными в земле Испании боевыми друзьями, печалью и воспоминаниями о прошлом, теплившейся надеждой, что недалек тот день, когда они снова ринутся в бой защищать свободу человечества.

Тяжело им было уходить отсюда. Ни смеха, ни шуток, лишь изредка кто-нибудь затянет песню волонтеров свободы, но она тут же обрывается, словно растворяется в скорби.

Время от времени комиссар Педро Мачо, старый коммунист Испании, много лет проведший в тюрьмах за свою политическую деятельность, подойдет то к одному человеку, то к другому, скажет:

— Выше голову, камарада! Не умирать идем!

— А куда? — спросят у Педро Мачо. — И зачем?

Откуда комиссару знать, куда и зачем они идут и что их там ожидает?! Но он говорит:

— Ты солдат Свободы, камарада, жизнь твоя принадлежит человечеству!

Денисио все время находится рядом с Эмилио Прадосом и Арно Шарвеном. Ни на шаг не отстает от них баск Эскуэро. Он не очень-то унывает. Хотя злой как тысяча чертей. «Не удалось мне встретиться с глазу на глаз с пауком Буильей! Все вот тут у меня горит, ночью зубами, как волк, клацаю, руки сами тянутся к его глотке… Но ничего, я еще вернусь, я еще с ним увижусь…» И влюбленными глазами смотрит на Денисио и Эмилио Прадоса. Это они сделали его настоящим солдатом, а что они все сейчас отходят, ему, Эскуэро, наплевать. Испания остается, в Испанию он еще придет…

Эмилио Прадос словно потерял дар речи. За целый день произнесет десяток слов — и все. Ничего не видящие глаза, усталая старческая походка, опущенные плечи и руки висят, как плети. И чем ближе к границе, тем больше Эмилио Прадос замыкается в самом себе. Остановится на каком-нибудь холме, окинет взглядом горы, небо, ущелья, скалы — вздохнет. И тихо проговорит: «Ночь над родиной… Долгая, страшная ночь…»

Лишь однажды, когда они остались наедине с Денисио, ой вдруг разговорился.

— Я не могу без Испании, Денисио, — говорил Прадос. — Я знаю, что мой народ ожидают нечеловеческие страдания, но я также знаю, что уже ничем не смогу ему помочь… Остаться здесь, уйти в подполье, как это делают коммунисты? Я не готов к этому. Я ничего не умею… И вот я иду с вами. Куда? Что мы там будем делать?

— Ты был хорошим солдатом, Эмилио. Ты будешь нужен, когда начнутся новые бои. Они не за горами.

— Я больше ни во что не верю, друг мой Денисио. И ничего не жду…

— Ничего не ждешь?

— Нет… Не стало Роситы… Была бы она — я смог бы жить ради нее. А так… Нет, Денисио, будущего для меня не существует. Я знаю, это малодушие. Но каков уж я есть. Еще в тот день, когда Сантос сказал, что Росита погибла, я понял: больше у меня ничего не осталось. — Он с минуту помолчал, глядя отрешенно мимо Денисио, и повторил: — Да, друг мой Денисио, больше у меня ничего не осталось… Я знаю, тебе трудно это понять, но…