Петр Лебеденко - Красный ветер

— Эстрельи тоже нет, — тихо сказал Денисио. — Эстрелья тоже погибла…

Эмилио Прадос покачал головой:

— Да, Эстрелья тоже погибла. И тебе не менее тяжело. Ноу тебя есть родина, Денисио… А у меня ее больше нет…

Он умолк.

Денисио пытался что-то ему говорить, в чем-то убеждать, однако вскоре увидел и почувствовал: Эмилио его не слушает, он думает о своем, только о своем.

И все же он сказал:

— У каждого из нас есть родина, Эмилио! И когда для нас наступают трудные времена, мы должны быть вместе с ней.

— Да, да, — ответил Эмилио Прадос. — Я понимаю…

И вот — граница.

Вечереет…

Ручейки вечерней зари сбегают с Пиренеев, растекаются по ущельям, просачиваются сквозь камни. Человеческое море, еще два-три часа назад бурлившее словно в преддверии шторма, вдруг затихло, десятки тысяч людей объяты печалью и великой скорбью: горько расставаться с родиной, хотя подчас она и была недоброй мачехой. Горько идти в изгнание, не зная, что ждет на чужбине. Молятся старухи, старики, дети: «Пресвятая богородица, защити нас в трудную годину, помоги нам пережить разлуку с родиной нашей…»

Солдаты глядят на Испанию, поднимают руки со сжатыми кулаками: «Мы вернемся!»

И плачут…

Группа Педро Мачо уже готовилась переходить границу, но к комиссару подошел Прадос и неожиданно попросил:

— Давайте последнюю ночь проведем на своей земле. А рано утром…

Его поддержали:

— Да, последнюю ночь проведем в Испании… Последнюю ночь подышим воздухом родины…

— Да будет так, — улыбнулся Педро Мачо. — Если я не ошибаюсь, у камарада хефе Амайи кое-что припрятано для чрезвычайного случая. И, может быть, у камарада хефе Прадоса тоже что-нибудь найдется?

Прадос приказал Сантосу:

— Вытаскивай из машины все! До последней крошки!

Они выбрали свободное место в нешироком ущелье, Эскуэро с двумя другими мотористами разостлал брезенты и самолетные чехлы, Сантос и шофер Амати притащили сумки и чемоданы с припасами.

Эмилио Прадос открыл фибровый чемодан, с которым не расставался с первых дней войны, и, извлекая из него бутылки, громко провозгласил:

— Два литра «марфиля» — замечательного каталанского вина… Бутылка золотой «манеанильи», сосуд паршивого итальянского «кьянти». Сантос, куда подевалась бутылка можжевеловой водки? Вижу по глазам, что хочешь соврать, будто случайно ее разбил…

Денисио смотрел на Прадоса и не мог не удивляться: что заставило Эмилио так неузнаваемо преобразиться? Отчего такой резкий переход от полной апатии к душевному подъему? Эмилио шутит, Эмилио смеется, Эмилио балагурит, и глаза его блестят, славно вино разожгло в нем остывшую кровь.

— Давайте выпьем, камарадас, за то, чтобы мы еще не раз услышали на своей земле арагонскую хоту, увидели, как отплясывают севильяну и фанданго, как наши матадоры выходят на арену корриды! За нашу Испанию, камарадас, за наших прекрасных девушек, за наши песни! Кастильо, ты, кажется, не расстался со своей гитарой? Ты настоящий испанец, Кастильо, давайте выпьем за настоящих испанцев, камарадас, а Кастильо… Бери гитару, Кастильо, я хочу петь!

Никто никогда не слышал, чтобы Эмилио Прадос раньше пел. А у него был не сильный, но приятный низкий голос, и когда он начал какую-то старинную андалузскую песню, вкладывая в нее всю душу, к их биваку потянулись солдаты и офицеры, а потом и женщины, девушки, парни из тех беженцев, которые еще не перешли границу.

Эмилио Прадос пел о прекрасном Гвадалквивире, о горах Сьерра-Морена и Сьерра-Невада, о пастухах и пастушках, бродящих с небольшими отарами овец по ущельям и долинам, об андалузских токадорес, в маленьких кабачках и портовых тавернах распевающих народные песни… А потом вдруг сказал Кастильо:

— Давай-ка фанданго!

Кастильо ударил по струнам, кто-то подвел к нему девушку, и та из кармана широкой юбки извлекла кастаньеты, защелкала ими, и Эмилио Прадос пошел танцевать. Глаза его продолжали блестеть, а когда он увидел рядом с собой трех парней, подхвативших танец, крикнул:

— Анимо, компаньерос! Бодрее, товарищи! Пусть те, кто в эту ночь остается на земле Испании, навсегда запомнят и наши горы, и наше небо, и песни, и пляски. Вива Испания!

Уже и ночь спустилась с гор, и холодный, пронизывающий ветер начал гулять по ущельям, а песни все не умолкали, и то тут, то там вдруг раздавалось щелканье кастаньет, слышались — перезвоны гитары и взрывы смеха.

Кое-где вспыхнули костры, разорвав темноту. Послышались робкие голоса: «Они прилетят на огонь…» И другие, решительные: «Плевать! Здесь граница! Они не посмеют!..»