Петр Лебеденко - Красный ветер

— Меня зовут Андрее. Андрее Медио.

— Ну? — раздраженно спросил Эскобар.

Сейчас ему не хотелось вступать с кем-нибудь в беседу, особенно с незнакомым человеком. Да не очень-то и понравился ему этот человек с первого взгляда: слишком уж тихеньким он был, каким-то вкрадчивым и, как показалось Эскобару, скользким.

— Я знаю, кто это сделал, — предварительно пугливо оглянувшись по сторонам, почти шепотом проговорил Андрее Медио.

— Знаешь? — Эскобар мгновенно преобразился. Глаза его загорелись, лицо стало жестким, даже руки стали беспокойными, точно он уже сейчас был готов схватить преступника за горло. Он вскочил и бесцеремонно поднял за шиворот Андреса Медио. — Знаешь, говоришь? А почему же ты до сих пор молчал, сукин ты сын?

— Я боялся, — ответил тот. — Я и сейчас боюсь. Там их целая банда. Арагонцы… Они могут убить меня.

Он действительно был жалок, этот тщедушный человечек, но в Эскобаре он вызывал не жалость, а брезгливость. Среди рудокопов не было трусов, и Эскобар, выше всего ставивший в человеке мужество и честность, презирал людей, при одной мысли об опасности начинавших распускать слюни.

И все же он заметно смягчился. В конце концов Андрее Медио сумел перебороть в себе свою слабость и добровольно решил помочь найти убийцу.

— Ты мне сейчас покажешь этих людей, — сказал Руфо Эскобар. — Они не ушли?

— Нет, они не ушли. Но… — Он опять пугливо стал озираться по сторонам, хотя поблизости никого и не было. — Слушай, Эскобар, я покажу тебе того, кто убил вашего человека, но покажу издали, чтобы ни он, ни его друзья меня не видели. Я знаю этих головорезов, они потом не пощадят ни меня, ни мою семью.

— Ладно, — сказал Эскобар. — Идем.

Они не прошли и двухсот шагов, когда Андрее Медио остановился, потянув за полу пиджака Эскобара. Руфо тоже остановился. На обочине каменистой дороги сидели, лежали, подстелив какое-тряпье, человек тридцать мужчин, женщин и детей. Женщина в черной шали молча искала в голове худой девочки вшей; древняя старуха, стоя на коленях, молилась, устремив желтое, изможденное лицо к небу; рядом с ней — в двух-трех шагах — двое ребятишек, приспустив штанишки, справляли большую нужду; группа мужчин — трое из них были укутаны грубыми суконными одеялами — сидела поодаль, оживленно о чем-то разговаривая.

Никто, кажется, не обращал внимания на Медио и Эскобара. Лишь тощая, как скелет, собачонка со свалявшейся на боках шерстью подошла к ним, беззлобно тявкнула и тут же ушла назад.

— Вон тот, — Медио кивнул головой в сторону группы мужчин. — Третий справа. Я его хорошо запомнил… Когда они уходили, этот чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету… И я сумел разглядеть его лицо. Их было несколько человек, но других я не разглядел — было темно… Нет, вот того, что сидит рядом, я тоже тогда увидел… Да, этого я тоже видел…

— Та-ак! — сквозь зубы процедил Эскобар. — Третий справа… Арагонец, я вижу.

— Теперь я пойду, Эскобар, — сказал Андрее Медио. — Если хочешь, я позову твоих басков. Одному тебе с ними не справиться.

— Подожди, — продолжая смотреть на группу мужчин, ответил Эскобар. — Подожди…

— Нет, я пойду. Мы условились с тобой, Эскобар… Я боюсь…

Эскобар положил свою тяжелую руку на плечо Медио, и тот невольно поморщился от боли.

— Успеешь, — сказал Эскобар, не глядя на Медио.

— Я тут больше не нужен. — Андрее пытался освободить плечо, но пальцы рудокопа сжимали его, точно тисками. — Я честно сделал свое дело. Их много здесь, арагонцев, у них есть оружие, это всем известно. Настоящие бандиты. Ты слышишь, Эскобар? Мы условились…

— Выключи свой фонтан, пока не захлебнулся! — грубо оборвал его Эскобар. «Что-то тут не так, — думал он, все более внимательно вглядываясь в лицо человека, на которого указал Андрее Медио, и переводя взгляд на соседнего арагонца. — Где-то я вот этого другого видел. Совсем недавно… Редкие седые волосы, высокий лоб, слегка сутулая спина… Где-то я его видел…»

И вдруг вспомнил. Несколько дней назад девчонка рыбака Нуньеса — Октавия, неосторожно прыгнув с камня на камень, упала и в кровь разбила ногу. И не только разбила: коленная чашечка вышла из суставов, девчонка не могла больше сделать и шагу. Ее усадили на мула, но боль, видимо, была настолько сильной, что Октавия все время кричала, и на нее жалко было смотреть.

К вечеру нога распухла, посинела, жена Нуньеса тоже голосила, заламывая от отчаяния руки, а сам Нуньес, растерявшийся и убитый горем, ходил туда-сюда и, ни к кому не обращаясь, спрашивал: «Что делать? Что ж теперь делать?..»