Михаил Слинкин - Война перед войной

— Тебе-то какое дело? Ты что — у него на иждивении?

— Я сам кого хочешь на содержание возьму, в отличие от тебя, лишенца, полтинника пожалевшего.

— Пойдем, договорим где-нибудь, — сказал Дмитрий и двинулся было к Арбату для продолжения содержательного разговора в одном из переулков. Но парень потащил его за рукав к освещенной площадке перед рестораном, где стояло несколько машин. К одной из них привалился еще один стриженый в сером костюме.

— Стоять! — скомандовал Владимир Иванович, выпустив дым от затяжки только что прикуренной сигареты. — Нам сюда, ребята, а вам дальше делом заниматься, там, в ресторане.

Владимир Иванович взял Дмитрия за локоть и, не обращая внимания на реплики парней, решительно потянул его в сторону Калининского проспекта.

— Медленно соображаешь. Им же скандал как раз и нужен.

— Зачем? — удивился Дмитрий.

— Работа у них такая. Гэбэшники. В ресторане иностранцев пасут. Ну и мы тоже хороши — лишнее болтали. Ты бы сам не заметил, как в машине оказался и угодил на разбор полетов в заинтересованной инстанции.

— Официант настучал?

— И без него возможностей хватает узнать, о чем говорят за столиками, — сказал Владимир Иванович, потом добавил категорично: — Всё, проехали, тему закрыли. Давай-ка выбираться отсюда. Ловим такси. Мне на Университетский, в гостиницу. Тебе куда?

— В Текстильщики, я на метро доберусь.

Такси, на удивление, удалось поймать быстро.

— Увидимся, — уверенно бросил Владимир Иванович, садясь в машину…

Дмитрий больше никогда не встречался с Владимиром Ивановичем, хотя, как тот и предсказывал, всего через полгода, уже в марте 1979-го, снова был в Афганистане. После Гератского мятежа, при подавлении которого почти полностью погиб афганский батальон командос, удивительно быстро, в несколько дней, оформили документы, не дав закончить семестр, и спецрейсом Аэрофлота с сотней новых советников отправили на очередную «стажировку».

Конечная. Дмитрий Алексеевич выбрался из троллейбуса. Руку оттягивал тяжелый портфель с бумагами. Вечером решил поработать дома, на кухне, где всегда хорошо писалось напротив окошка. За стеклом топтались избалованные женой голуби, негромко воркуя в ожидании очередной порции крупы или хлебных крошек. Чайник всегда был под рукой. Не нужно отвлекаться, то и дело бегать кипятить воду, чтобы хлебнуть крепкого чаю. Существенно дополняла кухонный комфорт и пепельница: курить дома было принято только на кухне. Идеальные условия.

Протискиваясь сквозь толпу к метро, Дмитрий Алексеевич в очередной раз отметил, что площадь Европы, работы по реконструкции которой все еще не были закончены, гораздо лучше смотрелась из троллейбуса, чем с мостовой, из толпы спешащих по своим делам людей, молча огибавших назойливых цыганок, просивших для завязки разговора сигаретку и предлагавших подешевле купить что-то смуглых парней без национальности, относимых молвой к, кавказцам. Грязь, мусор, пустые бутылки и алюминиевые банки из-под пива. Незатейливая уличная торговля всякой всячиной: от горячих пирожков с картошкой и свежих газет до странно смотревшихся на уличных лотках предметов интимного дамского туалета.

От входа в подземный переход, куда стекала толпа, доносились призывные крики торговок, расположившихся прямо на ступеньках:

— Дешевые ананасы, дешевые ананасы! Киви! Лимоны три на десять рублей! Три на десять!

«Да, лимоны, — вспомнил Дмитрий Алексеевич, — жена звонила, просила купить по дороге».

Дмитрий Алексеевич перекинул тяжелый портфель в левую руку и полез в карман за десяткой. Вот и торговка — смуглая, усталая женщина лет сорока пяти, а может, и меньше: восточные женщины стареют уж очень быстро, теряя привлекательность. Дмитрий Алексеевич протянул десять рублей, женщина на секунду подняла глаза, взяла десятку и нагнулась к сумке-тележке за лимонами. Подавая лимоны, еще раз взглянула на Дмитрия Алексеевича знакомыми глазами с выражением глубокой грусти. Потом повернулась к соседке, сразу же забыв об очередном покупателе, и сказала на дари:

— Раньше сегодня нужно сворачивать торговлю. Холодно. Замерзнем.

С трудом запихнув лимоны в набитый бумагами и книгами портфель, Дмитрий Алексеевич не пошел вниз, в метро, а поднялся по ступеням наверх и остановился у парапета. Вытряхнул из пачки сигарету и закурил. Потом обернулся: «Да, сомнений нет — это Наргис. Черные волосы, чуть тронутые сединой, все еще пушистые ресницы и голос… голос, который и правда с годами не меняется. Все-таки ее мечта осуществилась. Осуществилась ли? Подойти, не подойти?»