Виталий Мелентьев - Фронтовичка

Вот после такой неспокойной ночи, когда Валя окончательно поняла, что, несмотря на самый настоящий страх, она все-таки умеет держаться как следует, принимать решения и готовиться к схватке, они с Виктором и встретились в траншее.

Он казался невыспавшимся, сердитым и каким-то новым. Его матовое, с тонкими чертами лицо загорело, стало суровей. Большие добрые глаза прищурены. Они сдержанно поздоровались и разошлись.

Валя и Осадчий прошли к наблюдательному пункту разведчиков, доложили об итогах неспокойной ночи и, когда вышли в ход сообщения, опять натолкнулись на Виктора. Он покосился на хмурого Андрея Николаевича, который потирал разбитый лоб, и буркнул:

— Радионова, мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Валя не удивилась. Она старалась понять, почему Виктор не похож на того, зимнего Виктора, уловить происшедшие в нем изменения и потому решила:

— Хорошо. Товарищ старший сержант, разрешите быть свободной?

Осадчий недовольно поморщился, но все-таки разрешил.

Андрей Николаевич ушел. Валя и Виктор двигались в затылок друг другу по ходу сообщения, и, только когда выбрались в овражек и пошли рядом, Валя не выдержала молчания:

— У тебя что-нибудь срочное?

Виктор не ответил, вздохнул и посмотрел в просветленное предрассветным сиянием небо.

— Ты что же, совсем от нас отказалась?

— Я не понимаю…

— А что ж тут непонятного? — Виктор наклонился к Вале, и его прищуренные глаза горели зло и болезненно. — Что? Пришла, покрутилась и бросила? И тебе кажется это нормальным? Неужели ты серьезно думаешь, что искусство может терпеть дилетантов и приспособленцев? Нет, милая моя, оно требует всего человека. Без остатка. Ему нужно отдать всего себя и еще немножко сверх того, что есть в человеке…

Потому, что Виктор говорил много раз слышанными фразами, а может быть, и потому, что говорил он их зло, задиристо, Валя тоже разозлилась и спросила:

— Одним словом, искусство требует жертв? Ты это хотел сказать?

Он сразу обмяк и уже растерянно ответил:

— Да… Но ведь ты…

— И ты хочешь, чтобы я принесла эти жертвы?

— Конечно! — мгновенно распалился Виктор. — Конечно! Ведь ты же артистка.

— Так вот, давай условимся. Я не артистка. Понятно? Я просто человек, имеющий некоторые способности, без которых не может быть ни один индивидуум на свете. У одного — музыкальные, у другого — драматические. Третьи умеют петь или танцевать, рисовать или лепить. А у десятого есть способность отгадывать следы или шить красивые платья. Не перебивай. Так вот. Я умею петь и играть на гитаре. У меня выработалась привычка не очень волноваться на публике, и поэтому я пою лучше тех, кто волнуется перед выступлением. Вот и все. Ради этого приносить жертвы не стоит.

— Ты неправа. Ты очень неправа. Ведь ты же пришла в искусство…

— Ты слишком высокого мнения о нашей прошлой работе. Слишком! Повеселиться в хорошую минуту должен уметь каждый человек. Понимаешь, каждый. Сейчас трудно, масса горя, и очень многие разучились веселиться. А мы, живущие в тылу и только время от времени бывающие на сравнительно спокойной передовой, не потеряли этой способности. Но это не искусство, Виктор. Это где-то рядом.

Виктор мгновенно обиделся и рассердился:

— Выходит, ты считаешь, что мы — трусы, что мы…

— Не усложняй. По сравнению с теми, кто живет сейчас в Москве, в Иванове или в Пензе, вы герои, потому что вы знаете и неудобства, и огонь врага, и вообще ходите рядом со смертью. Но ведь и те, кто живет в Москве, в Иванове или в Пензе, в какой-то степени герои по сравнению с теми, кто живет в Ташкенте, Новосибирске или даже в Чите. Потому что эти знают: до них даже самолет не долетит, как до Москвы или до Иванова. Недаром у них даже светомаскировки нет. Но меня, Виктор, смущает другое. Каких жертв ты требуешь от меня? Уйти из разведки? С переднего края в тыл?

— Да, но… — смутился Виктор и перестал сердиться.

— Здесь нет «но»! — выкрикнула Валя. — Выходит, что ты, мой товарищ, тянешь меня назад. Да, да! Ради искусства! Да к черту такое искусство, которое вытягивает меня из борьбы.

— Ты неправильно понимаешь, — заметил Виктор и прижал к груди уже загорелые тонкие руки. — Ты пойми главное…

— Вот это и есть главное — я хочу драться сама! Понимаешь, сама! У меня свои счеты с врагом. А ты предлагаешь мне помогать тем, кто дерется. Что ж, наверно, это важно — помогать. Но вот ты мне и помогай.

— Вот этого я боялся больше всего, — неожиданно задумчиво сказал Виктор и устало опустил руки. — Ты просто эгоистка. Ты думаешь только о себе. И недаром у тебя даже на лице стало появляться что-то такое… сверхчеловеческое.