Виталий Мелентьев - Фронтовичка

Вале почему-то стало стыдно, радостно и немного грустно. Она вспомнила другой лес и другие колонны света, прямые и призрачные, и пожалела, что рядом нет Виктора. К изумительной игре света и теней, красок и полутонов в этом лесу прибавились еще и звуки, тоже изумительные, разные и в то же время единые, как едино звучание оркестра, несмотря на множество инструментов. Да, хорошо, если бы рядом был Виктор. Может быть, он был бы иным, чем в том лесу…

Она грустно улыбнулась и медленно пошла к дороге. Солнце поднималось, и в лесу все сильнее пахло свежей хвоей и цветами. На самой дороге-просеке солнце ударило прямо в глаза. Валя сощурилась, а когда первое внезапное ослепление прошло и она посмотрела на дорогу, совсем близко от нее как вкопанная стояла Лариса. Валя не видела ее лица — Лариса стояла между Валей и солнцем, — но даже ее плотная фигура, с крутыми, почти мужскими плечами и широкими бедрами, вся в солнечном ореоле, казалась радостной и светлой.

Все сразу сдвинулось в Валиной душе, и она почти побежала навстречу Ларисе, чутьем своим зная, что ее подруга-недруг шла к ней. Лариса тоненько всхлипнула и, тяжело стуча сапогами по утрамбованной дороге, бросилась к ней.

Они обнялись, бестолково тыкались губами в росные лица и что-то лепетали друг другу. Когда эти бессвязность и бестолковость показались Вале несколько неестественными и она уже умерила свой пыл, совсем неподалеку с раздирающим, раскатистым хрястом рванул тяжелый снаряд: немцы начинали свой обычный обстрел, по которому можно было проверять часы. Противнику было невдомек, что русские ездовые и шоферы без всяких на то указаний свыше давным-давно приноровились к методической немецкой аккуратности и в отведенное для обстрела время на дороге не показывались.

Но Лариса не знала этого. Она судорожно прижалась к Вале, тоненько ахнула и сразу же вспотела — ее безбровое лицо с тонкими губами и широким носом заблестело и начало бледнеть. Страх и пот словно смывали обычную Ларисину розоватую вальяжность.

После того что пришлось пережить, этот одиночный разрыв был не страшен Вале. Он только насторожил и подстегнул ее. Она повернула Ларису и потащила в сторону от главной дороги, на пешеходную тропку, над которой лишь иногда, по случайности, рвались неизвестно откуда взявшиеся мины.

Когда они выбрались на безопасный участок, сзади, совсем близко от дороги, рванул еще один снаряд, а потом еще два — немцы разнообразили приемы беспокоящего огня. Лариса дернулась и, смешно втянув голову в плечи, трусцой засеменила в кусты. И тут только Валя заметила, что в руках у нее чистенький, белый узелочек, с которыми простые русские женщины ходят на свидания с близкими. Тот самый подчеркнуто белый, слегка накрахмаленный, бережно, на отшибе от тела придерживаемый узелок, который, как песня без слов, расскажет близкому о том, что о нем думают, любят и ценят. Коренная москвичка, Валя видела такие узелки не только в дальних переулках, но и на главных улицах, и хотя тогда они казались ей смешными и ненужными, сейчас обострившимся чутьем она поняла, что стояло за этим узелком, поняла, чего стоило трусливой Ларисе перебороть себя и одной отправиться в страшную для нее дорогу, чтобы не словами, даже не взглядами, а вот этим белым, чистеньким узелком засвидетельствовать Вале свое истинное отношение.

Уже зная, что большинство людей с трудом подбирают слова, чтобы выразить свои мысли и чувства, и потому не говорят ничего лишнего, Валя не стала ждать Ларисиных рассказов. Она чувствовала себя как бы ответственной за нее, старше и опытней своей подруги-недруга. Валя догнала Ларису, крепко схватила за руку и ласково, будто маленькой, сказала:

— Ты здесь не бойся. Сюда они не стреляют.

Лариса, не разгибаясь, посмотрела на Валю снизу, и в ее светлых, совсем бесцветных от страха глазах Валя увидела нечто такое, что сразу заставило ее нахмуриться и с откровенным превосходством, покровительственно сказать:

— Ну, хватит, хватит, чудачка. Тут нет ничего страшного.

И странно, как раз это превосходство, хмурость, эта граничащая с презрением покровительственность подействовали на Ларису сильнее всего. Она выпрямилась, отерла пот, пригладила волосы и почти спокойно, так, что Вале на мгновение показалось, что раньше Лариса притворялась, сказала:

— Вот страхотища-то, го-осподи! В селе оно не так гремит, а здесь эхом отдает, что ли… Даже в ногах дрожь, и силы отнялись. — И предложила: — Посидим, что ли.