Орест Мальцев - Венгерские рассказы

Еванка прутиком расчищает русло, направляя воду в подковообразный окоп с валяющейся на дне немецкой каской.

Есть что-то детски задорное в улыбке девушки, в ее нетерпеливых движениях и в той настойчивости, с какой она ведет ручеек, куда ей хочется. Но вот она становится рассеянной, роняет прутик. И ручеек произвольно меняет направление — как, наверно, и мысли Еванки… Бледное, без кровинки, лицо ее хмурится, в глазах появляется прежняя суровость. Может быть, виной этому мои навязчивые вопросы: зачем да почему она бежала из Нови-Сада? Видимо, воспоминание о самых страшных днях в ее короткой семнадцатилетней жизни причиняет ей душевную боль. Поэтому она и рассказывает мне об этих днях не сразу и точно мельком, избегая подробностей.

…В 1941 году венгры, поощряемые немцами, заняли Бачку, считая эту старую сербскую землю своей только потому, что на ней когда-то поселилось несколько сот вышедших из Венгрии семейств. Вместе с Бачкой стал неожиданно мадьярским и Нови-Сад, красивый город на берегу Дуная, в котором все, начиная с названия, истинно сербское. В январе 1942 года распространился слух, что партизаны с Фрушковой горы, не признававшие за венграми никаких прав на Бачку, появились в окрестностях Нови-Сада. В связи с этим слухом в среду 23 января в город прибыл венгерский карательный отряд. Все ожидали, что он начнет искать партизан в лесах, чтобы дать им сражение, но солдаты и жандармы оцепили городские кварталы. Они выгоняли на улицы детей и стариков, мужчин, женщин и тут же у домов расстреливали. А многих уводили к Дунаю…

Стоял сильный мороз, Дунай у берегов замерз. Людей гнали по льду к Петроворадину. Они шли, полные недоумения, не веря, что так скоро и просто можно вдруг расстаться с жизнью, шли целыми семьями, босые и полуголые, опасаясь простудиться, шли до тех пор, пока лед не начал проламываться под ногами. Тогда венгры открыли по ним огонь из автоматов. Все падали в воду, тонули — мертвые и живые: мертвая мать с живым ребенком, мертвый ребенок в руках живой матери.

Бойня продолжалась до пятницы. Город наполнился трупами, лед на реке потемнел от крови.

Еванка спаслась случайно: с утра 23 января она отправилась к подруге в пригородное село, и только через два дня, пересилив страх, вошла в свой дом. Он был разграблен, мать лежала застреленная в комнате; все родные куда-то исчезли, наверное подо льдом Дуная, как и сотни других горожан.

В тот же день Еванка убежала из Нови-Сада в глубь Венгрии.

— А как я здесь жила, вы можете догадаться. Ведь я сербка и этого не скрывала. Раньше я была здоровая, крепкая. А теперь…

Помолчав, Еванка порывисто, с затаенным торжеством, добавляет:

— Но я им отомстила. Вчера ночью я нашла гаечный ключ и отвинтила гайки на рельсах железной дороги. Поезд шел с фронта. Они удирали, венгры и немцы… Весь поезд свалился под откос — и как раз на крутом повороте. Вы, может быть, слышали взрывы? Так это я им… за все….

В глазах девушки искорками поблескивает задор, а на лице такая же лукавая усмешка, с какой она следила за воробьями и расчищала прутиком русло для ручейка. Теперь мне понятны ее, тогда не высказанные, мысли.

— Ну, я пойду, — встает она. — Дождя уже нет. Нам с вами ведь не по дороге… Прощайте. Я больше никогда не вернусь в эту Венгрию…

И Еванка уходит.

Она идет ровными и быстрыми шагами, перепрыгивая и обходя лужи, оставляя позади себя тусклое и мертвенное снежное поле, которое оживляется лишь громким шелестом обмытых дождем и как бы посветлевших стеблей кукурузы.

Немцы и венгры отчаянно защищали Секешфехервар — областной и военно-промышленный центр страны, крупный узел коммуникаций, где сходятся до десятка шоссейных дорог и шесть железнодорожных линий, одна из которых ведет из Будапешта на Вену. Но, уходя, они не успели разрушить город. Он лишь слегка пострадал от обстрела. Окна во многих домах без стекол, крыши и стены пробиты и общипаны осколками, опалены минными разрывами, но дома стоят, и в них можно жить.

На черных ветках высоких шелковиц, согретых пламенем редких пожаров, тает иней. Еще не убраны трупы, а в переулках уже царит оживление, какое бывает, пока еще нет военного коменданта.

Женщины снуют с узлами, из которых торчит бахрома ковров, свисают рукава одежды и кружева занавесей. Путаясь в меховом, волочащемся по земле пальто, девочка толкает тележку, нагруженную диванными подушками, электрическими настольными лампами, кастрюлями и еще чем-то. Цыган, в надвинутой на глаза фетровой шляпе, в новом смокинге с шелковыми отворотами и в рваных штанах, поспешно катит в центр города пустую тележку. В раскрытых магазинах рыщут по полкам стаи мальчишек. Из подвалов доносится шум падающих ящиков и катящихся бочек.