Ганад Чарказян - Горький запах полыни

Когда сбился от волнения, вызванного тайным желанием, и замолчал, она заметила вдруг, что я, оказывается, могу рассказывать так же увлекательно, как и Мырмыр. «Но почему ты никогда так не говоришь при всех?» Я смутился. Неожиданно мне стало ясно, что испытываю к соседке не только привычные дружеские чувства. Мне хотелось трогать ее, обнимать, прижимать к себе, целовать в губы.

Именно от этих еще непривычных мне чувств и хотелось часто поколотить одноклассника и соседа Егорку, когда он в классе хватал Аннушку за руки, пытался обнять. Она лежала на помосте, вольно раскинув руки, а я, свесив ноги, сидел с краю. Аннушка глядела на меня, чуть улыбаясь, и как будто ждала чего-то. Пауза затягивалась, а я не мог ни слова сказать, ни рукой пошевелить. Молчание нарушила Аннушка: «Пора, Глеб, завтра в школу. Хорошо здесь у тебя.»

Приподнялась, сидя поправила волосы. Я спускался первым. На земле протянул ей руки, чтобы поддержать. Она ловко спрыгнула и толкнула меня обеими руками в грудь так сильно, что я чуть не упал, и, хохотнув, запетляла по лесу. Когда я медленно вышел из чащи, быстрая фигурка ее мелькала уже на середине луга.

А потом в нашей семье случилось чудо. Я давно заметил, что мама неожиданно помягчела, стала хорошеть, тайком улыбаться. Помню, ее первая улыбка в зеркале застала меня врасплох. Это была прежняя, счастливая мама. Но как же, ведь отца уже нет, а она улыбается все так же? Неужели она совсем забыла его? Но скоро стало ясно: моя мама ждет ребенка. Я понял это раньше всех. Да и ее балахоны уже не могли ничего скрыть. Новость эта быстро разошлась по деревне и, как бывает в таких случаях, начала обрастать домыслами и предположениями. И когда Егорка, с раннего детства мастер на разные штуки, у которого что в голове, то и на языке, — это бабушка заметила, что у него «черт в заднице», — сказал мне с ухмылочкой: «Мамаша твоя времени не теряет!», то тут же ударился своим мягким местом — вместе со своим чертиком — о цементный пол в туалете.

Левой в печень и правой в челюсть — после трех месяцев в секции бокса это получалось у меня автоматически. Поднявшись, пошатываясь, он все же не стер с лица своей поганой ухмылки. Дорого бы она ему стоила. Да и мне тоже. Если бы ребята не оттащили, то вместо аттестата зрелости я получил бы хороший тюремный срок. Хотя, кто знает, возможно, это было бы и к лучшему: уже давно бы вернулся и снова любовался своими березками да ольхами, обнимал бы маму и бабушку, деда Гаврилку. Да и, может, снова сидел бы в своем «штабе» рядом с Аннушкой и делал бы с ней все, что так мне хотелось в тот вечер. И она больше не толкала бы меня в грудь и никуда бы не убегала. И тогда.

Ах, эти бесконечные «если бы», которые мучили меня первое время. Если бы, если бы! Что от нас зависит, а что нет, — понять совершенно невозможно. Не знаешь, какой поступок, как малый камешек, способен вызвать лавину, уносящую тебя в неизвестность. Чтобы похоронить там тебя навсегда. И остается это беспомощное и будто бы все объясняющее слово — судьба.

Так что же такое судьба? Результат нашего осознанного или интуитивного выбора? Или наоборот — готовности принимать все, что прибивает к нашему берегу? Правда, часто мы просто лишены возможности выбирать. Большие события захватывают нас и уносят. Накладываются на судьбу и случайности природных катаклизмов. Выбирать себе судьбу может только человек с феноменальным нюхом. Да и то оказывается часто у разбитого корыта. Обычный человек не дергается — спокойно, далеко не заглядывая и ничего не просчитывая, принимает все, что сваливается на него. В лучшем случае выбирает меньшее зло из тех нескольких, что предлагаются ему. Или вообще уклоняется от выбора, пуская все на самотек, чтобы потом, в случае особенной неудачи, только тяжело вздыхать и повторять это магическое и завораживающее слово — судьба.

Никаких мужчин возле матери я в то время не замечал. На людях она ни с кем не любезничала, отсидит в конторе за своей бухгалтерской работой — и сразу домой. Когда слухи о маминой беременности дошли до старшей Регины, — мол, невестка у тебя «того», оскоромилась, — появился на разведку явно смущенный дед Гаврилка. Долго ходил вокруг да около, а потом придумал причину и послал меня к себе домой — мол, банку с медом забыл: да-да, в кладовке, на нижней полке.

Не знаю, о чем они там говорили, видно, недолго — встретил деда уже на обратной дороге. Впервые после гибели отца он улыбался в свою месячную щетину, улыбался сам себе, какой-то тихой и трогательно-детской улыбкой. Прошел мимо меня и не заметил — ни меня, ни трехлитровой банки с медом.