Петр Нечай: Звезда Егорова

— А отделение подрывников, подползая на брюхе к доту, поднимало в воздух эти громадины. Теперь? — Старинов оживился, — представь себе такую картину: мчит по рельсам эшелон, а в нем батальон фашистских головорезов. Обученных, до зубов вооруженных, готовых в любую минуту смять нашу роту. И вдруг взрыв — и все летит к чертовой матери. Сработала умело поставленная мина. Сила!

Полковник закурил новую папиросу.

— Нам во как, — он чиркнул ладонью по горлу, — нужны подготовленные минеры-подрывники для партизанских отрядов. Ты сам видел, просматривая смету, правительство не жалеет денег для этого дела. А что касается твоей просьбы… — Старинов на мгновение остановился. — Расскажи-ка о себе.

Егоров рассказал полковнику свою немудреную биографию.

— Так, говоришь, любишь химию с физикой? — перебил вдруг Старинов Алексея.

— Да, люблю и знаю, а только к чему это? — недоуменно спросил Алексей.

Старинов усмехнулся.

— Ты вот все больше на красоту подвигов нажимаешь, а дело наше — это тяжелая, будничная и опасная работа. И ты мне понравился, прямо тебе скажу, не твоими восторгами, а настойчивостью и деловитостью, которую я у тебя увидел еще при обсуждении сметы.

И, уже возвращаясь в комнату, посоветовал:

— Прежде чем решиться на то, о чем ты меня просишь, все взвесь.

— Я твердо решил, товарищ полковник, — ответил Егоров. — Прошу вас, поговорите с моим начальством.

— При случае поговорю, — пообещал Илья Григорьевич. — Пошли работать.

Алексею показалось, что Старинов сомневается в нем. И не ошибся. С одной стороны, Старинову понравилась решительность техника-интенданта, готовность оставить спокойную службу и идти в самое пекло войны, а с другой — закрадывалось сомнение: хоть и в военной форме, а гражданский человек, не нюхавший пороху.

И все же на следующий день Старинов говорил о Егорове в штабе партизанского движения, а еще через день — в Центральном финансовом управлении, нажимая на то, что человек-де сам просится и не поддержать его просто грешно: коммунист, хорошо знает физику и химию, да и из себя парень хоть куда — богатырь!..

Снова учеба. Только теперь не за тяжелыми дверями, а в чистом поле, на учебном аэродроме, в спортивном зале, на полигоне.

Тяжко давалась она Алексею. Ныли изнеженные сидячей работой мышцы, не сходили синяки от захватов и болевых приемов, на которые не скупились новые товарищи Алексея во время занятий по самбо. Звенело в ушах от ежедневных стрелковых тренировок. Получил травму, приземляясь с парашютом в полном десантном снаряжении — тяжеловат оказался. Как избавление от мук была жесткая койка в казарме и глубокий сон без сновидений. Даже детишек перестал видеть во сне. Но зато окреп, увереннее стала походка, пружинящим шаг. И только плоскостопие доставляло неприятности: каждый вечер по пяткам словно палкой били.

Зато неожиданно легко дались Егорову подрывная техника и тактика применения различных мин. Полковник Старинов, наблюдавший за учебой Алексея особенно ревниво — ведь, что ни говори, по его рекомендации пришел человек в школу, — был доволен.

Подошло тревожное лето сорок второго года, второе лето войны. На большой оперативной карте в классе тактики постепенно покрывалось синевой флажков, обозначавших немецкие войска, междуречье Дона и Северного Донца. Синие флажки появились сперва под Воронежем, потом под Шахтами и вдруг высыпали на правый, высокий берег Дона по всей его большой излучине.

Темной августовской ночью боевая тревога прервала учебу Алексея Егорова. В глухой тишине коридора начальник школы зачитал приказ начальника Центрального штаба партизанского движения. Школа в полном составе направлялась в распоряжение Северо-Кавказского фронта как отряд специального назначения.

Самолет набрал высоту. По слабым огненным сполохам где-то далеко впереди Егоров понял, что там линия фронта. В тесном фюзеляже транспортного самолета Ли-2 четверо: он сам — старший лейтенант по званию и подрывник по профессии, его верный побратим и оруженосец, русый крепыш со скуластым лицом и облупленным носом, Павел Строганов (с Павлом еще в прошлом году вместе уезжали на фронт, вместе вернулись в Москву и вот теперь опять вместе летят в партизанский край), дремлет под фонарем турельной установки воздушный стрелок, а бортмеханик, немолодой уже человек с волевым лицом, прочерченным глубокими морщинами возле рта, и большими рабочими руками, не сидит на месте — то уйдет в кабину к летчикам, то снова появится в салоне, смотрит через иллюминаторы на моторы. Пол салона завален десантными мешками: здесь почта партизанам, оружие, боеприпасы, взрывчатка, питание для радиостанций — как в кузове грузовика.