Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

Но Лемке было не до смеха. В штабе северной группы перед отъездом сюда его ввели в курс дела, особо подчеркнув, что штаб группы придаёт огромное значение созданию агентуры среди местного населения.

– Помните, герр Лемке, – говорил его непосредственный начальник, – сейчас, когда на территории Италии идёт война, нам надо знать, чем дышит каждый итальянец. Ведь наши противники будут вербовать среди них и разведчиков, и помощников!

И вот после всех предупреждений он даже не сберёг то, что приобрёл Миллер, иными словами – провалил часть агентуры. Желая лично познакомиться с каждым агентом, он на протяжении нескольких дней вызвал почти всех бывших в списке.

– Барон, может, зайдём поужинаем! – вдруг неожиданно пригласил Лемке, когда они поравнялись с рестораном.

Генрих улыбнулся. Он понимал, что перепуганный Лемке хочет продолжить беседу за бутылкой вина.

– Я в ресторан не хожу. Питаюсь в замке.

– Тогда разрешите, прихватив бутылочку, другую, как-нибудь заглянуть к вам?

– А если мы сделаем это сейчас?

– Нет, сейчас надо вернуться на работу, отдать кое-какие распоряжения.

Вернувшись домой, Генрих застал у себя в кабинете Кубиса.

– Пришлось провожать графиню, вот и решил подождать вас, – пояснил тот. – Напрасно вы не поехали с нами, прогулка была отличная. И если б мне не пришлось ухаживать за этой скучной, как заупокойная месса синьоритой…

– Это вы так о своей будущей невесте?

– Послушайте, Генрих, я боюсь, что не выдержу. Кто это сказал, что итальянки полны огня, грации и пьянящего, как вино, веселья? Ведь она пресна, как…

– Зато у неё неплохое приданое…

– Это – качество, способное любую женщину сделать очаровательной… Но каково оно, это приданое?

– Точно не знаю. Но синьор Лерро намекнул, что очень хорошо обеспечен.

– Ну, черт с ней! Ради обеспеченного тестя придётся поухаживать. Надеюсь, он не обидит свою доченьку. Но скучно, до чего же скучно, если б вы только знали, Генрих! Как вы думаете, долго это должно длиться?

– Всё зависит от впечатления, которое вы произвели, и от вашего поведения. Надеюсь, мне не придётся вас обучать, как себя держать и что делать? Думаю, с женщинами вы обращаться умеете. Уверен, что опыт у вас немалый!

– Но не с такого сорта женщинами! Я, знаете, всегда старался устроиться так, чтобы было как можно меньше хлопот. Все эти прелюдии. Я даже не представляю, с чего теперь начинать!

– С цветов. Это, можно сказать, классический приём. С завтрашнего дня каждое утро посылайте цветы…

– Каждое утро? Так я милостыню пойду просить из-за этих букетов! Да где я возьму на них денег?

– На цветы дам я, только не вам, а вашему денщику, вы всё равно пропьёте. А мне, честно признаться, становится всё труднее вас субсидировать. Семь тысяч марок – не малая сумма. И если я не настаиваю на немедленном их возвращении, а даже одалживаю ещё, то делаю это лишь потому…

– Понятно! Вы трогательно терпеливы. А я буду трогательно честен. Как только получу приданое, первое, что я сделаю, – это вытащу семь тысяч марок и с низким поклоном верну вам. Добродетель торжествует, раскаявшийся грешник падает к ногам своего благодетеля, публика вытаскивает платки и вытирает глаза… А чтобы триумф был ещё более разителен, не увеличить ли вышеозначенную сумму ещё на пятьдесят марок? Согласитесь, мне как никогда нужны теперь лекарства, повышающие жизненный тонус!

Получив пятьдесят марок, Кубис ушёл, проклиная свою будущую невесту и обстоятельства, которые обернулись против него.

А тем временем Софья Лерро была очень довольна своим новым знакомством и в душе благословляла Марию-Луизу, обещавшую устроить её будущее. На протяжении всего дня она присматривалась к красивому офицеру, которого графиня прочила ей в женихи. Он ей понравился и внешностью, и весёлым характером. Кое-какие его остроты заставляли девушку краснеть, но, подумав, она пришла к выводу, что в этом повинна она сама: провинциальное окружение ограничило её взгляды, и обычная светская беседа кажется ей рискованной и даже неприличной.

Софья Лерро была довольна сегодняшним воскресеньем, так же как и Мария-Луиза, которой удалось в обществе Штенгеля провести весь день и кое-чего достичь.

День двадцатого апреля ежегодно широко отмечался офицерами немецкой армии. Двадцатого апреля родился фюрер, и к этой знаменательной дате приурочивалось массовое присвоение новых званий офицерскому составу. Повышение в чине, естественно, влекло за собой и повышение оклада. Этого дня ждали почти все офицеры и заранее готовились к такому важному событию.