Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

Лютц ждал, пока Генрих закончил разговор с генералом.

– А как дела с квартирой? – спросил Генрих, когда они остались вдвоём.

– Очень плохо, как и всё здесь. Хотел что-нибудь тебе подыскать, но ничего приличного найти не сумел. Сегодня переночуешь у меня, а завтра сам что-нибудь поглядишь.

Лютц жил на третьем этаже того же дома, где находился штаб.

– Мы здесь живём по-походному, – пояснил гауптман, приготовляя на краешке стола незатейливый ужин. Со временем всё уладится, но пока питаемся как придётся и где придётся… Если ты не устал, можно пойти в замок, его хозяин, граф Рамони, очень радушный, гостеприимный человек.

– Граф Рамони? Он здесь?

– Ты его знаешь? – удивился Лютц.

– Знать не знаю, но у меня есть к нему рекомендательное письмо от Бертгольда. Это его старый знакомый.

– Так это же совершенно замечательно! Граф приглашал меня поселиться у него в замке, но я отказался – пришлось бы далеко ходить. У тебя же машина и ты сможешь жить у него.

– Ты так говоришь, словно уверен, что граф пригласит и меня?

– Если этого не сделает граф, так наверняка сделает его племянница Мария-Луиза.

– Что она собой представляет?

– Увидишь сам! Должен только предупредить, что молодая племянница графа страшно тоскует в этом, как она говорит, богом забытом уголке. Она считает, что всевышний, создавая землю, позабыл создать в Кастель ла Фонте модные магазины, театры, оперу, весёлые кабаре, не послал сюда даже пристойного падре, которому можно было бы поверять свои грехи.

– А у неё много грехов?

– Мне кажется, значительно больше, чем положено молодой вдове, которая ещё не сняла траур. Так думаю не я один, а и все наши офицеры, привлёкшие внимание молодой графини.

– Ого! Выходит таких счастливчиков несколько! Может быть, и ты в их числе?

– Меня она придерживает в резерве, с её точки зрения, я очень старомоден в отношениях с дамами. Да ну её к чёрту! Нам надо поговорить с тобой о делах более важных, чем эта великосветская потаскуха. Прежде всего я хотел бы предостеречь тебя от присущего тебе легкомыслия, благодаря которому ты всегда сталкиваешься с опасностью там, где её можно избежать. Не обижайся и не спорь. Дело в том, что нам досталось крайне плохое наследство. До нас здесь стояла дивизия СС. Ну, а ты ведь сам знаешь – там, где стоят эсэсовцы, население или на кладбище или в партизанах. И партизаны здесь значительно активнее, чем во Франции. Единственное наше счастье, что между собой они разобщены.

– Как это?

– Они не действуют единым фронтом, а много сил тратят на разногласия между собой. Среди них есть националисты, демократы, христиане, гарибальдийцы – да всех не перечесть. Самые ожесточённые – гарибальдийцы. Это в большинстве коммунисты, и дерутся они, как черти. Об этом тебя проинформирует лучше, чем я, твой приятель Миллер. Или этот Кубис. Такая сволочь, я тебе скажу!

– Ты это только узнал?

– Я ему никогда не симпатизировал, а теперь просто ненавижу!

– Почему?

– Поскольку борьба с партизанами значительно усилилась, у нас есть здесь свой дивизионный госпиталь, а в госпитале главный врач Матини…

– Итальянец? – удивился Генрих. Он знал, что занимать такую должность в немецкой армии мог только немец.

– Итальянец он только по отцу, а мать у него чистокровная арийка. По всей вероятности, при назначении его главным врачом госпиталя это учли. К тому же он первоклассный хирург. Так вот, между этим Матини, – он очень симпатичный человек, ты сам в этом убедишься, когда с ним познакомишься, – и Кубисом идёт настоящая война.

– Так ведь вы же здесь без году неделя!

– Первое столкновение произошло, как только мы приехали. Кубис потребовал у Матини морфий, а тот категорически отказал. С этого началось.

– Воображаю, как взбеленился Кубис!

– Но ты не представляешь, к чему он прибегнул, чтобы отомстить Матини! Такая низость, такая мерзость… На это способен только гестаповец! Зная, что Матини очень мягкий и гуманный человек, – ведь он и морфий отказался дать из чисто гуманных соображений, – Кубис начал вызывать его к себе в кабинет во время допросов, даже потребовал, чтобы доктор проводил какие-то опыты над арестованными. Матини, конечно, категорически отказался, и теперь Кубис ест его поедом, угрожает, шантажирует…

– Действительно, тварь! Но ты не волнуйся, я привёз этого морфия вдоволь. Пусть Кубис отравляется – одним мерзавцем на свете будет меньше. А когда у него появится морфий, он станет снисходительнее и к Матини… Ну, а Миллер как себя чувствует?