Артем Драбкин: Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

24 августа привезли в Сталинград. На носилках доставили в школу, где был сделан госпиталь. Лежим в актовом зале. Посмотрел — рядом летун лежит. Вроде знакомый, а вроде и нет. Думаю, что он на меня глаза пялит? Я махну рукой, он тоже. Я за ухо, и он за ухо. Так — это же я, в зеркало, что от пола до потолка смотрюсь! Сам себя не узнал — нос на бок, чумазый и грязный!

Бомбят постоянно. Нас стянули в подвал. Из жратвы только кисель, да и есть не хотелось. Потом мы выползаем оттуда. Я ходить не могу. Левая коленка разбита, а правая нога вообще в шинах. Как из санбата привезли, в госпитале еще не перевязывали — врачей я не видел. До берега метров триста и мы с Колей поползли. Идет бомбежка, зенитки бьют, все горит. По Волге кто на лодке, кто на бревне — на ту сторону бегут. Какой-то катерок. Вижу нос, а что это за посудина — не вижу. Стоит капитан НКВД: «Возьмите!» — «Давай!» Тянут меня: «Тяжелый, черт!» А у меня рост 180 и вес не менее 80 килограммов. Они меня затянули, на настил положили, и катер пошел. А штурман остался на берегу под бомбежкой. Помню, еще бомба рядом рванула. На той стороне Волги причал у Красной слободы. Катер туда не дотянул, на мель сел. Какая-то женщина меня перетянула на лодку. На том берегу вижу БЗ (бензозаправщик). В нем, судя по петлицам, авиатор: «Возьми меня». Здоровый парень, затащил. Привез на аэродром в Среднюю Ахтубу, а там как раз 40 эскадрилья стояла. Меня увидели, на руки, и в санчасть. Врачи перевязку делают, а летуны — один кружку с водкой уже держит, другой закуску — своя братва. Уснул. Вечером погрузили меня на арбу, запряженную парой волов и поехали на Эльтон. Ночь ехали, а день стояли — ходят «мессеры». Приехали на аэродром, на котором базировались Ил-2. Меня туда и в санчасть. Положили на травку — вокруг много раненых. Думаю, как-то мне надо вывернуться. Смотрю, машина. Говорю водителю: «Увези меня на аэродром». Привозит на КП, там по радио идет разговор. Прилетел из Москвы самолет Ли-2, видимо, начальство привез, и летит обратно. Командиру говорят: «Возьмете летчика». — «Летчика, конечно, возьмем!» Меня в Ли-2, арбузы дали. Прилетаем на аэродром Чкаловское, а он в шести километрах от моего дома. Комендантом аэродрома в свое время был мой отец, а командиром автороты на тот момент был муж моей сестры. Он меня — в эмку и домой в Медвежьи Озера. А там меня встречают жена и сын, который родился 8 июня. (С женой мы расстались в ноябре. Она улетела в Йошкар-Олу, оттуда перебралась в Медвежьи Озера.)

Маркошанский тоже жив остался — попал в Астрахань. Написал письмо. Как я уже говорил, в полк о нас никто не сообщил и, когда я написал письмо, то выяснилось, что мы там «ходим в предателях». Получилось так, что утром 20 августа немцы бомбили Ерзовку и деревню, где расположен наш 709-й полк. Погибло много людей, в том числе комиссар полка Бурмистров. Ага! Значит, Шибанов сказал! Их подбили, они и рассказали. Мы случайно остались живы, а если бы погибли — так бы в предателях и остались. Из дома я перебрался в авиационный госпиталь в Сокольниках. Меня там подлечили — нос поставили на место, руку подлечили. Полковые ребята меня навестили. Привезли пустые бланки проездных документов, отпускные и командировочные билеты. Жена подобрала мне, как положено, авиационную шинель, фуражку темно-синюю. 23 февраля отправили выздоравливающих в Опалиху. Я там немного побыл и в дырку в заборе нырнул. Сестра кричит: «Больной, больной!» — «Ищите меня в полку». А сам с женой домой, дня два-три побыл, и на Казанский вокзал в поезд Москва — Саратов. Ехал трое суток на третьей полке. Оттуда в Камышин. Оттуда на летучке в Зимовники. Помню, вдоль дороги трупы немцев стояли, как вешки, без штанов, головой воткнуты в снег… Нет полка. Только в Ростове их нагнал, дней двадцать добирался. Прибыл в полк: «Ура! Ура!» А тут полку было присвоено звание 25-й московский Гвардейский полк, а дивизия стала 2-й гвардейской Сталинградской. Меня наградили орденом Боевого Красного Знамени.