Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

Ника ощущала, как между матерью и гостем растет напряжение. Анна пыталась вести себя как хорошо воспитанный человек: она говорила голосом, полным напускной вежливости, говорила, что это она должна благодарить Ярослава, ведь это именно благодаря ему они вновь получили в свое полное распоряжение квартиру, и это он передал им реликвию…

Чтобы высвободить свои руки из рук Ярослава, Анна потянулась к портсигару. Она гладила крышку, украшенную разными эмблемами и знаками. Ярослав тоже смотрел на портсигар и вдруг неожиданно обронил фразу, которая прозвучала как начало неожиданной исповеди:

– Для того чтобы я смог передать его вам, кое-кто лишился жизни.

– Кто?

– Так мы можем поговорить?

В его голосе, собственно, не было вопроса. В нем звучала уверенность, что у него есть право добиваться, чтобы его выслушали, прежде чем он уйдет из этого дома. Жестом он дал понять, что этот разговор должен состояться наедине. Анна, не выпуская из рук портсигара, направилась в сторону кабинета.

Ника проводила их взглядом. Теперь она была уверена, что сделала то, что должна была сделать.

Портсигар лежал на столике. Мягкий свет стоявшей на столике лампы сделал отчетливо видимыми все украшения на его вогнутой крышке. Портсигар лежал как доказательство, которое должно будет удостоверить правдивость слов свидетеля.

Ярослав стоял, опершись о библиотечный шкаф. Анна сидела в кресле, укутавшись в шаль. В кабинете было холодно. Ради экономии в нем не топили печь. Но Ярослав не ощущал холода. Он жадно закурил папиросу, перевел взгляд на золоченые корешки книг, стоявших рядами за стеклянными дверцами библиотеки. Анна еще не знала, что ей предстоит услышать, какая драма была связана с этим портсигаром Анджея, который лежал теперь между ними на столике, как пограничный камень.

– Я рассказывал вам о своем дяде, враче из Львова, который спрятал друга в больнице для душевнобольных.

Анна кивнула. Он говорил об этом во время их первого разговора здесь, в кабинете, когда Ярослав, обладая имевшейся у него властью, сорвал полоску бумаги с красными печатями.

– Да. Вы сказали тогда, что ни один поступок сам по себе не может быть ни хорош, ни плох…

– Ибо все зависит от мотивов. – Ярослав закончил ту свою прежнюю мысль.

Он продолжал наблюдать за Анной, словно раздумывая, настал ли уже тот самый момент, когда он может открыться перед ней. Он изучал ее этим взглядом, проверял, в состоянии ли она принять все то, что он носил в себе со времени их последней встречи.

– Всегда рано или поздно наступает момент, когда никакого алиби не достаточно. – Анна смотрела на него, подперев голову рукой.

Ярослав сел в кресло напротив. Их глаза встретились. Может быть, именно смысл этих ее слов о том, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен предъявить счет самому себе, заставил Ярослава перестать медлить и не искать никаких философских формул. Он наклонился из кресла вперед, взял лежавший на письменном столе бронзовый нож для разрезания бумаги. На рукояти ножа виднелись искусно отлитые листья винограда. На лезвии была канавка. Лезвие Ярослав приложил к ладони. Оно выступало всего на два сантиметра. Он поднес нож к глазам Анны.

– Именно столько мне пришлось всадить ему в кишки, чтобы спасти это!

Он говорил о портсигаре. Анна не спускала глаз с его лица. Оно изменилось. Сейчас он был похож на голодного волка. Таков был его взгляд. Каждое его слово напоминало рычание.

– Когда? Где? – Анна качнула головой, словно не могла поверить, что этот портсигар Анджея имеет какую-то связь с преступлением.

– В лагере. – Он хотел взять портсигар, но Анна его опередила. Она держала портсигар в обеих руках, как возвращенное сокровище, которое у нее вновь собирались отнять. И так она держала его все то время, пока Ярослав короткими фразами возвращался к тем событиям, о которых так отчаянно пытался забыть. Он смотрел в сторону, словно изучая взглядом золоченые корешки ученых книг из собрания профессора Филипинского, но перед глазами его возникал барак со стоявшей посередине и топившейся железной печкой, он видел эти обмотанные соломой и тряпками ступни ног зэков, торчавшие с нар, слышал восклицания и проклятия игравших в карты урок.

Из-за дверей кабинета доносились голоса Буси, Ники и Франтишки, звучали колядки, передаваемые по радио, но ни он, ни Анна этого не слышали. Ярослав слышал иные голоса, видел свой ад, Анна – слушая его – переносилась вслед за ним во времена той страшной неволи. Он отрывисто произносил слова, с трудом связывая их во фразы, и она чувствовала, что так может говорить лишь тот, кто был там на самом деле, кто на самом деле участвовал в игре, где ставкой была жизнь…