Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

– Он был в катынском списке и уцелел! – Буся была оживленна, постоянно переводила взгляд с Анны на Нику. – Твой отец тоже жив! – Заметив брошенный искоса полный сомнений взгляд внучки, она быстро добавила: – Ведь его видели в Таджикистане! Об этом говорил тот вывезенный из Львова библиотекарь.

– И исчез, – бросила Ника, как будто решившись прекратить игру и больше не притворяться, что обе они верят в то, во что верит Буся. – Так же как тот таинственный полковник, который явился к бабушке и сказал, что у него есть какая-то вещь, которую он должен передать от отца. И что? Ни следа!

– Он поехал в Берлин…

– И не вернулся.

Буся перевела испуганный взгляд с внучки на невестку, отчаянно ожидая хоть какого-нибудь жеста в поддержку ее надежд. Анна положила руку на ладонь Буси и сказала:

– Мама, он будет жив, пока мы будем его ждать.

Она посмотрела осуждающе на дочь, и тогда Ника немедленно встала из-за стола и скрылась в своем углу за гданьским шкафом…

Чего они от нее хотят? Чтобы она вечно оглядывалась в прошлое? Чтобы искала смысл жизни на кладбищах во время чужих похорон? Нельзя превращать жизнь в погоню за тем, что миновало. Нельзя повернуть назад того, что, как смерть, необратимо. Анна превратила всю их жизнь в жизнь post mortem. Для нее существовало лишь то, что было прежде, представлялось настоящей жизнью, полной блеска. То, что было потом, ввергло их жизнь в состояние вечного ожидания какого-то чуда. Но ведь нельзя же превращать жизнь в зал ожидания! Это шизофрения!

– Это шизофрения, – именно так она сказала, встав за спиной матери, расчесывавшей свои длинные волосы перед зеркалом. – Ты знаешь, что сказал Шекспир? Что жизнь – это сон сумасшедшего! Ты тоже хочешь вот так провести всю жизнь во сне?!

Анна продолжала движения щеткой, медленные, сомнамбулические, как будто о каждом следующем движении ей надо было сначала мысленно вспомнить. Ника стояла с мокрыми волосами, в старом купальном халате своего дедушки. Ее пальцы нервно развязывали и снова завязывали порвавшийся поясок. Никогда еще не было в ней такой решимости, чтобы назвать своим именем то, что было по-прежнему между ними недосказано. Анна хорошо понимала настроение Ники, внимательно всматриваясь в лицо дочери, отражавшееся в зеркале, она произнесла слова, которые прозвучали как просьба о снисхождении.

– Но Буся продолжает верить в то, что он вернется, – сказала она вполголоса, прислушиваясь одновременно, не идет ли свекровь из кухни.

– Она-то верит, а ты что? По-прежнему ходишь к гадалке! – Ника как-то машинально положила руки на плечи матери, слегка массируя ее напряженные плечи. – А ведь папа был в списке жертв.

– Там есть ошибки! – Анна тряхнула головой и сбросила руки Ники. – Ты сама видишь, что Зиглер был в списке, а ему удалось дожить до конца войны.

– Похоже, ты обижена на него за это.

Ника наблюдала за отражавшимся в зеркале лицом матери с той иронической усмешкой, которая появлялась у нее всякий раз, когда она хотела продемонстрировать, что не согласна с чем-то и что у нее есть на это собственное мнение.

Только теперь Анна отвернулась от зеркала, бросила щетку на этажерку и слегка прищурила свои чуть раскосые глаза.

– Ты еще не знаешь, что человек дается нам судьбой на всю оставшуюся жизнь лишь один раз!

– Антигоной можно быть только в театре. – Ника пожала плечами, снова переходя на свой ироничный тон, который всегда так раздражал Анну. – Софокл предоставил ей жить на сцене. А мы существуем в повседневной жизни. Интересно, как долго Антигона могла бы оставаться верной своему решению, если бы ей пришлось отдавать гравюры в антикварный магазин на продажу.

– Я ничего не могу поделать с тем, что, так же как и для нее, для меня нет жизни без погребения своих мертвых.

В этот момент Анна словно выходит из образа медлительной женщины. Она реагирует быстро и резко. Ника чувствует, что теперь она должна переиграть ее, что сейчас ей надо сказать что-то такое, что оставило бы свой след, о чем Анна потом будет постоянно думать.

– Я слышала, что некоторым женщинам траур к лицу. – Ника подошла к комоду, на котором Анна оставила свою бордовую шляпку-ток с вуалью. Она надела ее и опустила вуаль. Сквозь густую сеточку Ника видела встревоженные огромные глаза Анны и какую-то болезненную гримасу на ее лице. Анна вглядывалась в лицо дочери, белеющее за паутинкой вуали. Теперь оно выглядело как маска. Зачем она надела эту шляпку – чтобы уподобиться ей или, наоборот, чтобы отстраниться от нее?