Александр Воинов - Память сердца

— И ты… — кровь отлила от ее лица и она сжала руку Андрея. — Ты выбрал Михаила?

Андрей молчал.

— Ну, отвечай же!.. Ты выбрал его?

— Да, его, — с трудом ответил Андрей.

Она отпрянула, и некоторое время сидела, опустив голову, закрыв глаза. Когда же она опять взглянула на Андрея, взгляд был чужой и враждебный. — И ты выбрал его, зная, что обрекаешь на смерть?

— Да, — ответил он. — Надежды на спасение почти не было. На них должен был обрушиться весь огонь немцев.

Она протянула к нему руки:

— Но почему же именно его? Почему не другого? Он был твоим лучшим другом!..

— Я верил в него… Я знал, что он выстоит!… Наш отряд пробился… Мы шли трое суток, вывели раненых… Из группы Михаила спасся только один боец. Он рассказал мне о его смерти.

Наступило мучительно долгое молчание.

— Неужели нельзя было поступить иначе? — наконец спросила она.

— Нет, Елизавета Никитична, другого выхода не было…

Она глядела мимо Андрея, куда-то в окно неподвижным, отчужденным взглядом.

Ну, вот — он и сказал ей все.

Андрей поднялся.

— Я пойду, Елизавета Никитична…

И медлил, ждал, может быть, она удержит его. Но Елизавета Никитична тяжело поднялась и вышла в коридор. Хлопнула дверь. Очевидно, ушла к соседям.

С того вечера прошло много дней, но Андрей не мог решиться вновь пойти к Елизавете Никитичне, несмотря на то, что стремился к ней и понимал, что должен, не имеет права не пойти…

И вот в конце января, проходя Никитскими воротами, он, неожиданно для самого себя, свернул за угол, на Малую Бронную.

Было морозно. Деревья оделись инеем и блестели пронзительными искрами в рассеянном свете фонарей.

Дверь отворила соседка Елизаветы Никитичны, полная женщина с круглым, добрым лицом. Рукава ее платья были закатаны по локоть и руки белы от прилипшей к ним муки. Она, видимо, кого-то ждала, потому что, увидев Андрея, разочарованно кивнула ему и устремилась на кухню.

Дверь комнаты Елизаветы Никитичны была закрыта. Казалось, за ней никого нет. Андрей тихо постучал. Он не расслышал, что ему ответили, но все же вошел.

Елизавета Никитична писала, сидя за столом. Она, как и в прошлый раз, была в военном кителе с погонами. Но как постарела она за это недолгое время! Маленькая седенькая старушка смотрела на него поверх очков в металлической оправе, которые придерживала рукой.

— Я не помешал вам, Елизавета Никитична? — спросил Андрей стоя в дверях и испытывая мучительное волнение. — Я на одну минуточку… Шел, вот, мимо… решил навестить…

— Как поживаешь? — спросила Елизавета Никитична, не приглашая его входить. Она отложила в сторону перо, сняла очки и вложила их в порыжевший кожаный футляр.

— Уже работаю, — сказал он.

— Вернулся на завод?

— Да.

Помолчали.

— А как вы, Елизавета Никитична?

— По-прежнему, — ответила она.

Жесткая скорбная складка рта придавала ее лицу выражение замкнутости, суровости. Рука нетерпеливо постукивала по краю стола кожаным футляром.

— Вы работаете? — спросил Андрей.

— Да, в больнице, — сказала Елизавета Никитична. — Тебе нужна помощь?

— Нет, — смутился Андрей, — не нужна.

Наступило томительное молчание. Елизавета Никитична, отдавшись своим мыслям, больше не замечала его.

Андрей оглядел комнату — и она тоже постарела, Никогда еще не видел он здесь такого беспорядка. Вещи потеряли свой места. На столе, вперемешку, лежали книги, проволочная вешалка, ножи, вилки. Тут же стоял стакан, рядом с ним чернильница, а около чернильницы на бумажке — буханка хлеба с отрезанным ломтем.

На стене в черной рамке висел портрет Михаила. Это была та самая фотография, которую Михаил послал матери еще в первый год войны. Он был снят в шинели и без шапки. Фотографировали его для партийного билета. Елизавета Никитична увеличила фото. Брови Михаила сдвинуты, глаза улыбчиво прищурены, словно им до сих пор больно смотреть на тот яркий морозный день, который давно прошел.

Елизавета Никитична взглянула на портрет, затем на Андрея. Он был в такой же шинели, как и ее сын, — на его плечах еще оставались следы от погон. Андрей на мгновение встретился с ней взглядом, но она отвела глаза.

За стеной весело играл патефон. В шкафу, в такт музыке, ритмично подрагивала посуда — в соседней комнате танцевали. И от того, что рядом жило веселье и молодость, еще тяжелей и тоскливей становилось здесь, где все напоминало о смерти.

— Ну, заходи как-нибудь, — холодно сказала Елизавета Никитична, давая ему понять, что сейчас он должен уйти.