Вячеслав Кондратьев - День Победы в Чернове

Я немного отглотнул из фляги и задымил… Мысли мои вдруг повернулись совсем на другое: а если я сейчас её поцелую? Как она отреагирует? Влепит пощёчину? Нет, наверно… Мне показалось занятным прижаться к нецелованным двадцать лет губам. Хотя что я? Неужто и вправду думаю, что её верность капитану достигла таких границ? Нет, были у неё, наверное, и легкие романы, и связи… Откуда сейчас такие женщины? Нелепость! Чушь! Я придвинулся к Лиде и коснулся ногой её колена. Она сразу поднялась.

— Вы уже отдохнули? — спросил я.

— Да, пойдемте…

— Ну что ж, пойдемте, — вздохнул я.

Просвета в лесу всё не виделось, и мелькнула мысль, что идём, может, мы не по той дороге. И по времени и по пройденным километрам пора бы уже дойти до Усова.

Овсянникова достигал я только в послевоенных снах, но почему-то оно оказывалось не простой русской деревенькой, домишки и сараи которой я видел через овсянниковское поле, а развалинами какого-то города, с фонтаном в центре, заполненным немецкими трупами, и кирпичными зубцами какой-то башни… Всё это из другой были, но почему-то влезало в сны об Овсянникове. И дорога, которой шёл в снах, тоже была другой, не той, какой шёл в сорок втором… Но сны бывали очень яркие, повторялись часто, потому и помню их до сих пор.

Что я жду от встречи с этими деревнями? Сам не знаю… Опять кольнуло в сердце, и я остановился.

— Я не жалею, Лида, что взял вас. На этой дороге одному было-бы неприятно загнуться. По ней, наверное, месяцами никто не проходит и не проезжает. — Я прижал руку к груди.

— Вам плохо? — встревоженно спросила она.

— Сейчас пройдёт, — сказал я мягко, тронутый её тревогой. — Уже прошло… Потопали дальше.

Сказал я бодро, а сам подумал, что моя довольно беспорядочная жизнь с работами по ночам рано или поздно скажется и, пожалуй, пора уже вводить какой-то хоть самый элементарный режим.

А дорога всё петляла из стороны в сторону, иногда разливаясь целыми озерками голубых луж, которые обходить приходилось, далеко заходя в лес. Но ужe светлело впереди, и, видимо, выйдем мы скоро к Овсянникову. И верно, вскоре лес перешёл в подлесок и увиделись дома деревни, но какой? Овсянникова же не было. Значит, Усово.

Выйдя к деревне, я увидел слева овсянниновское поле, а впереди три домика — всё, что осталось от Чернова.

— Вот вам Черново, — сназал я Лиде и показал рукой. Лицо её дрогнуло и побледнело. — А здесь, в Усове, были немцы…

Очень близким показалось мне расстояние от Усова до Чернова. Двадцать лет тому назад оно было непреодолимо и мерилось не метрами… И Черново, в которое мы вступили в феврале сорок второго, была довольно большая деревня, почти не побитая и не сожжённая немцами при отступлении. Я помню, было два ряда домов и между ними улица, усаженная липами…

Сейчас я увидел две чёрные липы и только три избы… В одну я зашёл, оставив Лиду у крыльца, где она присела и стала осматриваться, ища глазами что-то похожее на могильный холмик, но я-то уже увидел, что ничего такого нет и в помине…

— Здравствуйте, — сказал, входя в избу, поднявшейся мне навстречу женщине.

— Здравствуйте, — ответила она, удивленно меня оглядывая (нечасты, видать, тут чужие люди).

— Я из Москвы. Воевал здесь в сорок втором году. Вот мой паспорт. Наверное, мне придётся просить у вас разрешения переночевать. — Я вынул паспорт и протянул. Она взяла и передала лежащему на печке парню.

— Посмотри, Валя, документ… Значит, здесь воевали? А помните танк, подбитый в овсянниковском овраге?

— Конечно. Ещё танк в роще был подбитый.

— Валя, не смотри на документы, ясно всё. Конечно, приют дадим вам. О чём разговор. Валя, слезай. Принеси молока.

— Я не один. Со мной женщина. Её жених тут погиб. И должна быть могила… в десяти метрах на восток от одиноко стоящего дерева… Нет могилы?

— Нет вроде. И когда вернулись мы сюда, тоже ничего не заметили. Вы когда в Черново вошли?

— В феврале.

— И цело оно было?

— Да только несколько домов сожжено. Сарай большой стоял, вон там, внизу. Но его в первую же ночь… разбило.

— А ещё большой сарай левее?

— Нет, не было уже.

— Ну ладно, зовите свою попутчицу-то. И молочком угощайтесь. Что это надумали через столько лет?

— Потянуло. А вас угнали немцы?

— Да. За Овсянники, недалеко… Снаряды ваши до нас долетали, мины. Видали даже, как шли вы цепями на Овсянники, как падали… Господи, жалели-то как мы вас… Сюда только наша семья вернулась.

— А остальные?

— Кто куда. Кто в город подался, кто вообще сгинул…