Вячеслав Кондратьев - День Победы в Чернове

В деревне мы зашли в первый же дом — спросить дорогу. Хозяева оказались не местные. Сторожилов не осталось, не вернулся никто, сказали нам. «Мы тут кто откуда. Овсянниково? Нет, о такой деревне и не слыхивали. Черново? Тоже не знаем. Усово? Усово есть, вон по той дороге, километров восемь… А вам зачем? Воевали здесь? Да? Молочка не хотите?»

От молока я не отказался и влил в пересохшее горло большую кружку. Лида по предложению хозяйки присела. Было заметно, что она устала. Я развязал свой рюкзак.

— Давайте-ка перекладывайте, что поместится, ко мне. — И стал впихивать свертки из её мешка в свой.

Выйдя из дома, я остановился — навстречу шла пожилая женщина, и я решил спросить её насчет Овсянникова.

— Была такая деревня, была… Сейчас нету её.

— Как нету?

— Побита была вся. Никто туда не вернулся из жителей-то. Вот и некому было её заново строить… А как пройти — расскажу.

Мне почему-то хотелось именно с Овсянникова увидеть и черновскую рощу — нашу бывшую передовую, — и Черново, и мы пошли по дороге, указанной женщиной, а не по той, которую показали нам хозяева дома, что шла на Усово. Пошли левее, по тропке, и километра через два вошли в лесную, совсем не езженную дорогу, залитую водой.

Идти было трудно, приходилось всё время обходить лужи, забираясь в кустарник, искать места получше, порой углубляться в лес метров на тридцать, а то и пятьдесят, и эти лишние метры превращались в километры, и не было этой дороге ни конца ни краю.

Кусты и молодые деревца около дороги были почему-то черные, и я не сразу сообразил, что опрысканы они каким-то составом для их умертвления, что, видно, предстоит тут расчистка и распашка земли, а вначале показалось, что возвратилось время и что идём мы по сожжённому фронтовому лесу, тем более то тут, то там зияли заполненные водой воронки.

Лида начала отставать, и я решил, сделать привал. Не сразу нашлось сухое место, не сразу увиделось поваленное дерево, на которое можно присесть.

Завернув самокрутку, затянулся махрой, и опять её вкус и запах возвратили меня в прошлое, да и этот чёрный лес, эти разводы воды, топкая грязь вернули в весну сорок второго, в черновскую рощу, что была передовой. Только там в ароматы весны вмешивались другие запахи — гари, дыма и тления. Но и тогда плыло над нами это не шибко голубое небо с бегущими неспешно облаками. Было и то, чего нет сейчас, — нестерпимое желание жить и ощущение, что, когда окончится война и ты останешься живым, тебе предстоит какая-то необыкновенная жизнь, неохватимо громадная любовь и такое счастье, которого и не представляешь…

Увы, ничего такого не получилось… Хоть и кончилась война, хоть и остался я живых, но вот такого, о чём мечталось где-нибудь в землянке, не наступило…

А через несколько лет после войны уже начал задумываться, что счастье-то, наверно, было как раз тогда, в те трудные кровавые годы, когда делал ты настоящее дело, преодолевая всё. Может, в этом преодолении и было счастье? А сейчас не нашёл я себе такого вот дела, ради которого можно было пойти на всё — на, трудности, на лишения… Да, в жизни человеческой необходима, видать, какая-то сверхзадача. Она была у меня в юности, и её нет, пожалуй, у меня сейчас.

Лида, видно, поняв, что я о чём-то задумался, не прерывала мои размышления, а, молча разлила кофе и протянула мнe стаканчик.

Она вроде, действительно всё понимает. С такой женщиной было бы легко. Я всегда боялся, что попадётся такая, которая непременно будет лезть в душу, теребить по пустякам… Потому, верно, и не связал пока ни с кем свою, жизнь. Да нет, не потому… Просто не полюбил никого, пo-настоящему. Слишком долго сидела боль и обида на не дождавшуюся меня во время войны женщину.

— Лида, — неожиданно для себя спросил я. — Неужели за все эти годы вам не хотелось кого-то полюбить?

— Почему вы вдруг спросили об этом? Мне казалось, вы думали совсем о другом.

— Да, о другом… Но, наверное, потребность в любви, большой, настоящей, таится в каждом из нас?

— Даже в вас? — улыбнулась Лида.

— Чёрт возьми, может быть.

— Конечно, хотелось, — ответила она просто. — Но вы знаете, что война не оставила большого выбора женщинам моего поколения. А потом это желание как-то не выходило за рамки очень смутного ощущения…

— Не было объектов? — сморозил я.

— Видимо.

«Прохладны вы, наверное, по темпераменту, миледи, — подумал я, — а то бы нашлись объекты», — но вслух спросил:

— Очень устали?

— Нет, не очень.