Иван Курчавов - Цветы и железо

— Барышня чем-то озабочена? — спросил переводчик. — О чем можно так напряженно думать в ваши годы?

— Я не выспалась, вы меня не вовремя разбудили, — ответила Таня; голос у нее хрипловатый, будто и взаправду она недоспала.

— Это не так существенно! — подмигнул переводчик. — В вашем возрасте надо меньше спать, чтобы не испортить фигуру и быть всегда грациозной.

— За это я не опасаюсь, — ответила Таня, — в нашем роду все были стройными.

Переводчик пустился в пространное рассуждение о том, что такое грация вообще и «три грации» в частности. Он говорил, а руку держал в кармане; один раз на короткое мгновение из кармана показался кончик рукоятки пистолета и исчез. Таня слушала, кивала головой, иногда поддакивала, а думала совсем о другом…

Немцы нашли дверцу в подвал, отбросили ее, она с шумом грохнулась на пол. В подполье не полезли: посмотрели на переводчика, что-то спросили у него. Тот взглянул на Таню.

— Вы уверены, что в подполье никого нет? — спросил он.

— Есть… — Таня притворно вздохнула. — И много…

— Кого?

— Крыс и мышей.

— А вы озорница. Ай-ай! — сказал переводчик. Он предложил спуститься в подвал молодому солдату, а пожилому остаться наверху и быть наготове.

— Наши крысы и мыши мирные, они на людей не нападают, — сказала Таня.

— Это на всякий случай, — пояснил переводчик.

— А мы жили с батькой и не знали, что под нами клад. Давно бы откопали!

Переводчик долго смотрел на нее и сказал:

— Нам вчера стало известно об этом.

«Вчера, после этого случая!» — подумала Таня. Странно: она не боялась. Она уже достаточно переволновалась. Значительно больше Таня боялась, когда спускалась под мост и возилась с пистолетом. А уж совсем сильно испугалась, когда пистолет неожиданно выстрелил. Она сидела и не дышала, уже готовясь к тому, чтобы пустить в дело все пули, оставив последнюю для себя. По мосту кто-то проходил, стуча подковами сапог. Но все смолкло. Она, крадучись, пришла домой и ничего не сказала Никите Ивановичу. Неужели кто-то следил, а теперь донес Мизелю?

Переводчик лег на пол, голова у него свесилась в подвал. Он хочет быть активным искателем «клада». Интересно, что они ищут: пистолет или рацию? А возможно, что-то спрятано нашими при уходе из Шелонска? Но об этом должен знать Огнев, он наверняка сказал бы…

— И вам не страшно? — спросил переводчик, присаживаясь на скамейку и отряхивая пыль с черных подшитых валенок.

— Кого? Мышей?

— Нет. Партизан.

— Они, наверное, не знают, что мы бывшие кулаки!

— А если узнают?

— Тогда сделают капут!

— И вы говорите об этом так просто?! Мне скоро стукнет шестьдесят два, а я умирать не хочу… Впрочем, когда я был молодым, я тоже ничего не боялся. Помню, наступали мы с атаманом Булак-Булаховичем на Шелонск. Забрались у села Клинья на гору. Атаман на белой лошади, она вытанцовывает, как на параде. А я залезаю с биноклем на высоченную тригонометрическую вышку и докладываю, что происходит у Шелонска. В это время снаряд — бах! Одно бревно из опоры вышки, как пилой, срезало. Красивый хвост коня атамана улетел неизвестно куда. Вышка закачалась, вот-вот рухнет. А я одной рукой держусь за перекладину, а вторую с биноклем прикладываю к глазам.

— Вы, значит, очень храбрый? — спросила Таня.

— Храбрость, барышня, уходит вместе с годами. Да-с…

На двор переводчик ушел с пожилым солдатом. В комнате остался молодой.

— Шпрехен зи дейч? — спросил он, присев неподалеку на скамейку.

— Не шпрехаю, — ответила Таня.

Немец молчал, он не спускал глаз с девушки. А Таня не смотрела на него. Ее не допрашивали, и это уже хорошо. «А батьку допрашивают… И кто? Сам Гельмут Мизель, которого еще полковник хвалил как неплохого разведчика. Что он хочет выяснить у кулака Поленова? А если его допрашивают не как кулака Поленова, а как советского работника Алексея Осиповича Шубина? — Внезапная догадка испугала ее. — Вдруг все узнали? Но кто бы мог выдать его? Неужели Петр Петрович Калачников? Только он мог это сделать! И зачем батька открылся ему? Если предал Калачников, он и Сашка выдаст немцам. Бедный Сашок, не жить ему тогда на свете!..» Слезинки выступили на глазах Тани.

Солнечные лучи сняли легкий налет изморози на стеклах. Таня прислонилась к подоконнику и смотрела на тропинку, которая вела в Шелонск. Вернется ли по ней Никита Иванович? Не придется ли и ей идти по этой тропинке в сопровождении автоматчиков? В последний раз?.. А потом их проведут с батькой и Сашком за одинокий домик и расстреляют около часовни… Не сразу, конечно… После пыток и истязаний…