Иван Курчавов - Цветы и железо

— Таких простодушных баб в Шелонске больше нет, Гельмут! Недавно поп приходил жаловаться: церковь, говорит, перестали посещать, хоть прекращай службу; посоветуйте, господин комендант! А что я ему посоветую? Ходят слухи, что он продал свой позолоченный крест, заказал столяру деревянный и велел бронзой покрыть. Под золото!.. Во всяком случае, твой поп все время пьян.

— Ты не злорадствуй, Ганс! — строго сказал Мизель, посмотрев на Хельмана. — Поп не мой, а твой. Мой метод воспитания иной, и ты его отлично знаешь.

— Знаю, не сердись, Гельмут! К черту пряники и… да здравствует кнут!

— Ну вот, это разговор настоящего мужчины-немца, а не кисейной барышни! — похвалил Мизель. — Покойный Эггерт недавно писал, что замечает в тебе большие перемены к лучшему.

— Следишь? — насторожился Хельман.

— Частное письмо, Ганс, частное письмо. И, как видишь, лестное для тебя. Эггерт не имел против тебя злобы, хотя ты и преследовал его.

— А за что он должен был сердиться на меня?

— Всякое может быть. Но он написал даже о том, как ты скрупулезно учитывал каждую золотую брошку и серьгу при обыске у городского головы, каким ты был кристально честным при составлении акта… Как ты докопался до ценностей Муркина?

Хельман вынул из сейфа акт и протянул его Мизелю. Тот читал внимательно, слегка кивая головой и довольно улыбаясь.

— Набирается на порядочную сумму, Ганс! Ты молодец!

— Я давно наблюдал за этой пустой головой, Гельмут, — начал Хельман, садясь за свой стол и перебирая бумаги. — Один полицай месяца три назад доложил мне, что Муркин снял у него с руки золотые часы и заявил: «Не по рангу носишь!»

— Остроумный человек этот Муркин! — заметил с иронией Мизель.

— Ждать от него остроумия все равно что надеяться услышать весенний гром в сорокаградусный мороз!.. Потом Муркин предложил мне свой, не блещущий оригинальностью план: походить по домам и выяснить, не живут ли в Шелонске подозрительные люди, не прячутся ли коммунисты. Я дал ему такую санкцию. А на другой день ко мне стали являться с жалобами: у одной женщины взял дюжину чайных ложек из столового серебра, у старика изъял икону в серебряной ризе. Это, заявил, для нужд великой германской армии…

— Ты его просто недооцениваешь, он находчивый и предприимчивый человек! — тем же шутливым тоном вставил реплику Мизель.

— Я приказал доставить эти вещи в комендатуру. Он повиновался, хотя и был недоволен. А тут приходит ко мне местный профессор селекции, очень щепетильный старик, и рассказывает, как он вечером зашел к городскому голове и застал его за любопытным занятием: Муркин пересчитывал золото в большой шкатулке. Увидел Калачникова, закрыл шкатулку на замок и отнес ее в спальню. Сделали обыск. Нашли. Под половицами в русских избах имеется бревно, они его называют, кажется, слегой. Так вот в этой слеге Муркин умудрился выдолбить углубление и спрятать там шкатулку. Даже жена и дочь не догадывались о сокровищах, которыми располагал глава их семейства.

— Профессора наградил?

— Это очень старомодный человек. Я, говорит, действовал не ради поощрения, а так, совесть подсказала.

— Среди стариков такие еще встречаются. Род вымирающих! Как же объяснил все это господин городской голова?

— Сначала, конечно, отпирался. Отцовское, говорит, наследство. А на дореволюционном отцовском наследстве знаки советских ювелирных фабрик! Сознался и сразу же выдал с потрохами начальника полиции: тоже брал.

— Как они умудрились стащить эти ценности?

— Перед экзекуцией [8] На фашистском языке означало расстрел. во рву в прошлом году Муркин лично обыскивал евреев. Все ценности он складывал в особый чемодан. Естественно, что вещи у них были, мы оповестили, что переселяем их в другое место, одежду и ценные предметы можно забирать с собой. Когда из оцепления вернулся начальник полиции, городской голова сам предложил ему некоторые золотые вещи. Начальник полиции уже тогда догадался, что голова сумел упрятать самое ценное в свои вместительные карманы. С тех пор он был зол на Муркина и часто поносил его, но о хищении ценностей ничего не сообщал: боялся. Вчера я делал им очную ставку. Начальник полиции был приперт к стенке. У Муркина отличнейшая память: назвал все предметы. Я дал двое суток сроку.

— Не сбежит твой начальник полиции?

— Куда, Гельмут? Он еще хочет жить! У партизан ему обеспечена пуля, а у нас в худшем случае тюремное заключение. Я ему гарантировал, что судить мы его не будем, если он сдаст все золото и драгоценные камни.