Валентин Строкань - Чёрный иней

Хозяин громадного рюкзака ефрейтор Крапович, не поднимая глаз и не принимая шутку, мрачно ответил:

— Тридцать кил, как у всех...

— Сначала я думал, что у тебя там одна единственная ложка, а теперь понял: его распёрло от твоего желания заработать медаль «За отвагу», — скучным голосом закончил Назаров, подсаживаясь поближе к печке.

Щербо знал, что в рюкзаке Крапович тащит палатку.

— А вот у Жоры там, наверно, понапихано надежд и героизма, — не унимался Назаров.

Сиротин смущённо улыбнулся, а потом без всякого пафоса тихо произнёс куда-то в сторону:

— Каждый солдат носит в своем вещмешке прежде всего будущее Отчизны и готовность погибнуть за неё.

Он сказал это негромко, но услышали все.

Вскинул глаза долговязый киевлянин Смага, обладатель университетского диплома и постоянно удивлённого выражения лица.

— Возвышенные чувства рвутся из меня, как струя из огнемёта! Ты донельзя прав, малыш. Ты ещё забыл о маршальском жезле, который мы все просто обязаны таскать с собой...

— А жезлы пускай фрицы в своих ранцах таскают, — буркнул Сиротин, опуская голову.

— Только очень тебя прошу, — продолжил Смага, — сбереги пафос и, когда мы закончим протирать штаны в этом немецком свинарнике и выйдем на природу, не бросайся сходу что-то нам доказывать и претворять в жизнь программу, которую только что изложил. Не спеши и лучше позаботься о том, чтобы ни отморозить шкуру, потому как она ещё... очень пригодится Родине.

Смага откинулся на спину и, стряхивая капельки воды с оттаявших бровей, провозгласил, обращаясь к Валееву:

— Лично я согласен обменять всю свою фронтовую славу на твою трофейную зажигалку, а, Игнат?

В прошлом оленевод, а ныне сержант Игнат Валеев сидел напротив и, закончив набивать табаком небольшую ненецкую трубочку, как-раз собирался разжечь её с помощью плоской и изящной немецкой зажигалки. Он усмехнулся, собрав лукавые морщинки у глаз, и только хотел ответить, как его перебили.

— Прижизненную или посмертную? — с мнимым безразличием поинтересовался всё тот же Назаров.

— Не понял. Что?..

— Ну, я говорю, славу... прижизненную или?.. Как по мне, так лучше посмертную...

— Типун тебе на язык, мухомор! — оборвал его старшина.

— Я давно говорил, что в Управлении неправильно оценили твою натуру, ошибочно дав кликуху — «Блондин». Я бы назвал тебя: «Туберкулёз», это очень бы тебе подошло. А вот скажи, ты хоть знаешь, как по-немецки будет «зажигалка»? — не дав Назарову возможности ответить, перевёл разговор на другое Смага.

— Университетов не заканчивал! — Назаров не привык лезть за словом в карман.

— Тогда я тебе скажу, а ты постарайся запомнить:

«Дас Аутоматикцигареттенанцундунгсштрайххицерерзатццойг». Вот!

— Не может быть, — удивился Назаров.

— Точно. «Автоматическаясигаретозажигающаяспичкизаменяющаяштука». Неплохо! — Щербо улыбнулся. Пикируются ребята. Пусть себе. Через несколько часов начнётся работа. Метель стихает.

— Далеко ли противник? — эта тревожная мысль постоянно крутилась в голове и отдавалась тревогой в груди. А если мы «засветились»? И как только окончится снежная круговерть, сразу окажемся под обстрелом? Островок маленький... Дожидаться, пока нас прикончат в этой халупе? Но ведь сейчас метель. И единственный способ бороться с ней — отсидеться в укрытии. Скучно, зато надёжно! И хотя нет никаких гарантий, что нас уже не засекли, считаю, что они будут вести себя грамотно и не попадутся в элементарную полярную ловушку. Во время метели, когда не видно горизонта и не разобрать рельеф, деформируется пространственная ориентация, и люди блуждают наугад. Чаще всего это заканчивается гибелью. Думаю, что они столь же опытны, как и мы, а посему, не позволят себе неосторожных шагов. А значит, до конца ненастья мы можем чувствовать себя в безопасности.

Он подумал о том, что земля, на которой они оказались, неприветлива, холодна, зловеща. Их ноги, как ноги слепцов, будут искать хоть какую-то опору, ощупывая каждый камень, каждую крохотную льдинку. Эта земля глуха к мольбам и оправданиям и отторгает любые поползновения. И их следы в ледяном безмолвии будут следами чужаков.

После шестичасового неистовства метель угомонилась. Сквозь окуляры бинокля Щербо видел суровый, полностью лишённый жизни пейзаж. Поразительная бесконечность, от которой глазам было жутко и холодно. В этом непригодном для жизни, чужом и гнетущем мире камней и льда всё представало величественным и первозданным.