Эдуард Володарский - Штрафбат

Леха Стира «потрошил» убитых — его пальцы быстро и ловко обшаривали карманы брюк и мундиров, извлекая оттуда всякую всячину: зажигалки, перочинные ножики, пачки сигарет, портсигары, куски шоколада, завернутые в фольгу, пачки фотографий, письма в конвертах, губные гармошки. Попадались очень даже шикарные, Леха разглядывал их с восхищением. Все это он бросал в небольшой дерюжный мешок, который неизвестно где и как раздобыл. И уже были на нем надеты серые немецкие солдатские штаны, заправленные в немецкие сапоги с широкими голенищами, и офицерская куртка с серебряными погонами.

— Хорошо прибарахлился, Леха!

— И вам советую. Отвалите, граждане, не надо действовать на нервы, — занятый «работой», отвечал Леха Стира. — Трофей — дело святое!

За Лехой и еще несколько штрафников принялись «потрошить» мертвых немцев: стаскивали сапоги, снимали мундиры, даже нижнее теплое белье сдирали с трупов. Политические брезгливо морщились, глядя на них.

— Хуже шакалов…

— Ну, зачем так? Люди голодные и раздетые — обстоятельства понимать надо, а не быть ханжой…

— Да противно это, неужели непонятно?

— Еще противнее, дорогой мой, когда брюхо от голоду подводит.

В немецком блиндаже штрафники нашли шнапс, глотали прямо из граненых бутылок. Один пил, другой нетерпеливо тянул бутылку.

— Ну, хватит, хватит, обопьешься…

— Слабоват шнапсик. Вроде бражки недоспевшей.

— А вино и вовсе как газировка. — Штрафник отшвырнул бутылку с длинным узким горлом, сплюнул. — Чую, пронесет с него…

— А ты шнапсиком запей — в самый раз будет.

— Гляди, одеколон! Они че, тоже его пьют?

— На себя льют, для гигиены.

— Ну а мы в себя не побрезгуем. — Штрафник открутил колпачок и, задрав голову, стал вытряхивать в широко открытый рот содержимое флакона.

Раненых было много, в бою их наспех перевязывали грязным тряпьем, обрывками нижних рубах. А в блиндаже обнаружили целую аптечку, и уже один штрафник бинтовал голову другому, бормотал:

— Видал, какие у них индивидуальные пакеты — заглядение. И бинтик, и йодик, и таблетки разные… терпи, терпи, щас закончу…

— Нет, а как мы их уработали, а? Я одному прямо пальцем глаз выдавил, ей-бо! Он орет, а давлю и давлю и — ка-ак брызнет!

Оголодавшие люди торопливо ели мясные консервы, мясо выковыривали ножами, штыками, а то и вытаскивали грязными пальцами, а кто позапасливей — складывали банки за пазуху, распихивали по карманам буханки хлеба, пачки галет.

— Во живут, сволочи, в тепле, при мясе и хлебушке! И шнапсом запивают — так-то чего не воевать, так-то воевать за милую душу…

В блиндаж ввалились еще несколько человек:

— Гляди, водку пьют, во шустрые какие!

— Хоть глоточек-то оставьте, аники-воины!

— Слышь, а гармонист наш живой или убили?

— А тебе на что?

— А щас спел бы! — штрафник улыбался, глаза пьяно блестели. — От души спел бы!

В штабе дивизии Лыков нетерпеливо спрашивал радиста:

— Что там штрафники? Молчат?

— Молчат, товарищ генерал.

— Вызывайте! — Лыков закурил папиросу, глядя на карту, испещренную красными стрелками.

— Лебедь! Лебедь! — монотонно повторял радист.

В блиндаж вошли начштаба полковник Телятников и майор НКВД Харченко.

— Через семь минут пойдут батальоны Белянова, — сказал Телятников.

— Твердохлебов молчит что-то, — ответил генерал Лыков.

— Заградотряд только что расстрелял группу штрафников, — сказал майор Харченко. — В тыл бежали, сволочи.

— И много? — спросил генерал.

— Больше полсотни подлецов, — ответил Харченко.

— И всех расстреляли?

— Всех.

— Может, это раненые были? — спросил Лыков.

— Были там и раненые, ну и что? — почти с вызовом ответил майор НКВД. — Есть приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина — ни шагу назад. А с них спрос втройне! Они уже раз на присягу наплевали! А многие так вообще — враги народа! Или закоренелые уголовники, или с пятьдесят восьмой статьей в обнимку! Так что, с таким народом церемонии разводить прикажете? — Майор перевел дыхание, добавил спокойнее: — Я знаю, товарищ генерал, вы считаете мои действия неоправданно жестокими.

— Считаю, — быстро вставил генерал.

— Я действую в полном соответствии с приказом наркома НКВД товарища Берии.

Стало тихо, и в этой тишине особенно громко прозвучал радостный голос радиста:

— Товарищ генерал! Лебедь на проводе!

Лыков стремительно прошел в угол блиндажа, схватил трубку:

— Лебедь, ты?