Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Мы выползли с ним на небольшой взгорок и оказались на опушке. Сержант раздвинул кусты, посмотрел, затем указал рукой вниз. Я посмотрел и увидел метрах в двухстах, в палисаднике, возле красивого кирпичного дома миномет и четырех немцев, быстро опускающих мину за миной в его ствол. У нас в руках были автоматы. Сержант посмотрел по сторонам, ища кого-нибудь с винтовкой, но мы были здесь одни. Проследив взглядом за его рукой, я увидел прислоненную к сосне немецкую винтовку. Пополз, мелькнула мысль о мине-сюрпризе, но рядом, как по заказу, валялся ранец, каска и пояс с патронташем. Приволок. Сержант спокойно установил прицел, прицелившись, выстрелил. Один немец взмахнул руками, остальные продолжали вести огонь. Сержант опять спокойно, как в тире, перезарядил винтовку и уложил второго. Тогда из дома выскочил офицер. Он прыгнул с крыльца и бросился к машине, которую мы до этого не видели. Остальные метнулись от миномета за ним, вскочили в машину и рванули по дороге. Сержант выстрелил еще раз, но безрезультатно. Одно мгновение было тихо, но тут же, совсем рядом, раздался рев танкового двигателя. Из-за дома сначала показался корпус, а затем ствол короткой пушки, которая выпускала снаряд за снарядом влево от нас, в то место, где было шоссе и завал. Оттуда стали тоже раздаваться орудийные выстрелы. Мы встали и пошли вправо, там слышались офицерские свистки, батальон собирали на опушке.

Собрали всех оставшихся. Из моих четырех с ружьями осталось двое, двух отправили в медсанбат. Они подорвались на заминированном завале. Ранения, к счастью, оказались легкими. От минометного огня раненых было человек десять, убитых — два. Офицеры посовещались и, развернувшись прямо в лесу, мы начали выходить в поле. Впереди на высоте было два хутора: один слева — 3–4 дома, а второй метров на пятьсот правее — домов 7–8. Прошли полем метров двести и по нам ударили. С малого хутора — пара пулеметов, а с большого — скорострельные пушки.

Залегли, полежали под огнем, потом дали команду отойти в лес. Комбат уже был в лесу, кого-то материл по рации и был не похож на себя, весь взъерошенный, расстегнутый, шапка сдвинута на затылок. Пару часов мы сидели в лесу. Потом приехали три танка Т-34, из одного вылез командир-танкист, веселый, звания не поймешь, в засаленном комбинезоне. Поздоровался, подначил пехоту и громко, чтобы все слыхали, сказал комбату, что двигаться будет в направлении между хуторами, потом уйдет влево по шоссе. Там у него своя задача. Еще раз как-то даже ласково проматерщинил что-то в адрес пехоты, крикнул, чтобы не отставали, ловко вскочил на башню, словно верхом на коня, и скрылся в люке. Танки зарычали и двинулись из леса, расходясь небольшим веером. Сразу за опушкой была канава с замерзшей водой. Я прыгнул через нее вслед за танком, стараясь быть ближе к машине и, не допрыгнув до другого края, провалился по грудь в воду. Надо ли говорить, что после этого мне очень хотелось быстрей в хутор. Танкисты оказались ловкими ребятами. Там, откуда стреляли пушки, горело 3–4 дома, а на малом хуторе были разбиты два сарая с пулеметными амбразурами. Вдребезги разбили их! Не останавливаясь, танки ушли влево, как и говорил танкист. Мы, человек десять, бежали рядом с комбатом. Уже стояла тишина, а напряжение все не проходило. Вдруг комбат остановился, махнул рукой влево на малый хутор, крикнул, чтобы проверили что там, а сам по проселочной дороге бегом повел батальон к горящим домам.

Мы тихонько обошли дом, подходим к разбитым сараям, как вдруг стукнула дверь, и на крыльце появился поляк лет тридцати пяти, в галифе, красивых сапогах, спрашивает, что нам надо. Отвечаем: «Нужны немцы». Поляк говорит, что уже три дня, как немцев нет. Мы переглянулись: что за чудо, а кто же стрелял по нам? Берем поляка с собой, идем опять к сараям. Вдруг в одном из них слышим пистолетный выстрел. Заглядываем — а там три убитых солдата у станкового пулемета и офицер, придавленный балкой перекрытия. Видно только застрелился…

Обыскали поляка, забрали с собой и пошли к батальону. На окраине хутора люди: старики, женщины. Один старик бросился на нашего поляка, что-то кричит, из-за его волнения мы совсем ничего не можем понять. Потом разобрали: немец он! Грабитель и насильник, сын местного помещика-немца, убивал в этих краях. Мы его еле отбили от разъяренных людей, а когда привели в батальон, там удивились: зачем, мол, отбивали? И это тоже была война…

…Наши уже окапывались на противоположном скате высоты. Я попросил своих бронебойщиков вырыть и мне ровик, а сам пошел к горящему дому обсушиться. Уже темнело. Поставил ППШ к столбику, снял шинель и повесил на этот же столбик, а пистолет (до сих пор не пойму зачем) достал из кармана шинели и сунул за пояс брюк под гимнастерку. Разогрелась на мне мокрая одежда. Уже печет. Хотел снять гимнастерку, расстегнул рукава, воротник. Вдруг вижу, ко мне приближается… тот самый немец с хутора! На земле лежит жердь от изгороди, и он то на нее, то на меня поглядывает. Как потом выяснилось, прозевал его солдат, которому поручили охрану. Я к автомату, вижу, что не успею. Он — за дубину. Только после третьего или четвертого выстрела я сообразил, что стреляю из вальтера… Как я его доставал из-за пояса, снимал с предохранителя… ничего не помню. Прибежали солдаты, пришел комбат, послушал разговоры, попросил показать пистолет, спросил запасную обойму, потом все вместе положил в боковой карман шинели.