Юрий Козлов - Кайнок. Повесть

Пирогов еще издали узнал женщину. Она терпеливо дожидалась его на улице, и это было как бы напоминанием, что ему, начальнику районного отдела милиции Корнею Павловичу Пирогову, предстоит нелегкий день.

— Здравствуйте, — первым быстро поздоровался он, будто его вежливость могла поколебать настойчивость женщины.

— Здравствуйте. Вы уж извините, что чуть свет…

Он вошел в помещение, оставив дверь настежь, тем самым предлагая посетительнице войти за ним. Жалобно вздыхая, кутая в платок щеку, как при зубной боли, женщина прошаркала сзади, робко и старательно прикрыла входную дверь.

Дежурная, розовощекая, явно со сна, девушка, встала за перегородкой.

— Утро доброе, Корней Павлович.

Ответив на приветствие, он взял журнал — книгу с обтертыми до закругленности уголками. Спросил, опережая рапорт:

— Спокойно?

— Заявлений не поступало, — отрапортовала дежурная.

Поручиться за абсолютный покой в районе она не могла — ночью никто не патрулировал сёла.

Он кивнул, точно подтверждая сказанное, прошел в кабинет и остановился за своим столом, упершись костяшками пальцев в крышку. Худющий, с тонкой длинной шеей, вытянутым лицом, он был похож на нахохлившегося орла.

Просительница остановилась у порога, печально глядя в его глаза. Он крутнул головой, избегая взгляда, потупился:

— Не могу найти концов.

Она тихонько заплакала. Но было заметно — та примирилась с тем, что он не нашел ее коровы, да уж очень хотела, чтоб видел ее беду. Не зная, что сказать, Корней Павлович смотрел в окно. День обещал быть ярким и тихим. Подумалось вдруг, что на фронте легче, — не надо глядеть в заплаканные глаза обиженных солдаток.

А что может он, Корней Павлович, если в штате у них на должностях милиционеров одни женщины. Правда, хоть и пол-то слабый, но бойцы исполнительные. Однако, канцелярию бы им вести, а не арестованных водить.

Заявительница по-прежнему не повышала голоса, не бранила его, не упрекала, не грозила жалобами, и это было особенно тягостно, потому что к служебной горечи прибавлялась симпатия к пострадавшей.

— Вы вот что, Якитова, — он повернулся к ней. — Догадываюсь, что корову мы уже не найдем. Да. Похищенное животное нет смысла держать. Или гнать далеко. Мы вот как сделаем. Пойду-ка я в исполком. Буду просить материальную помощь для вас. Ну а если найдем корову… Приглашайте на сметану.

Он попробовал улыбнуться.

Она перестала плакать. Глаза ее уже смотрели доверчиво. Сказала тихо:

— Не о себе пекусь. Сам-то уходил на войну, наказал крепко: если не вернусь, вырасти сыновей, чтоб и после меня была фамилия.

— Гордый, мужик-то.

— Страсть гордый. Себя в обиду не давал, меня не обижал.

— Пишет с фронта?

— Да ведь как сказать. Было письмо, из Бийска, а теперь нет. Или долго пишет, или… уже некому и писать.

— Гордый — значит смелый, а смелого, слышь, как поется, — и пуля боится и штык не берет.

— Дай бог.

Она потянула на щеку платок, вздохнула.

— Я пойду.

— Ладно… Сегодня же схожу в исполком.

Оставшись один, он сел за стол, прижал виски ладонями. Голова шла кругом.

Три дня назад на повороте в Ыло мальчишки обнаружили трупы мужчины и женщины. Погибшие были из приезжих, возможно эвакуированными или горожанами, которые часто ездили по селам менять свои скудные пожитки на продукты.

Пирогов лично осматривал место происшествия, шел по спирали, ощупывая землю сантиметр за сантиметром. Часа через два он мог частично воспроизвести в воображении события. Убийц было самое малое двое: рядом с женщиной лежал крохотный «бычок» от самокрутки, и это указывало на то, что преступники устроили здесь «трапезу».

Но кто они, преступники?

Корней Павлович вынул из стола крохотную ленточку бумаги, обгорелую с одной стороны.

Судя по шрифту, она была оторвана от старой книги. Узкие, с фигурными заусиками буквы шли поперек ленты, и кроме двух предлогов «и», «в» да нескольких обрывков слов, смысл которых не поддавался прочтению, никаких других следов не сохранила. Иди ищи, из какого собрания сочинений «бычок», кому принадлежавшего. В селе сотни домов, и каждые девять из десяти стоят с незапамятных времен.