Сергей Зарубин: Тропой разведчика

Солдат нагнулся, ища под ногами камень, но вдруг рухнул на землю и затрясся. На помощь к нему бросился Кошкарев. Он выпрыгнул из теплушки, приподнял солдата, но тут же снова положил его: паровоз дал сигнал к отправлению. Забравшись в теплушку, Кошкарев плечом толкнул Ваню Макковеева и, скрипнув зубами, произнес:

— Довел человека, комиссар! За правду! Ну, погоди…

Эта сцена произвела гнетущее впечатление. Все молчали. В такт вагонным колесам стучала, ползала на полке гармонь — подарок читинских железнодорожников. Долго молчал Ваня Макковеев, которого парень с бычьей шеей презрительно назвал комиссаром. А потом приподнялся.

— Это был враг, — твердо сказал он. — Прохлопали… Подходит к солдатам перед самым отправлением эшелонов, распространяет разные слухи. Получит отпор — симулирует припадок. А мы уши распустили, заслушались. Кто здесь комсомольцы? Поднимите руки!

Старший по вагону Ваня Макковеев — три дня назад он еще был секретарем комсомольской организации Карымского паровозного депо — обводил лица взглядом, хмурился.

Одна рука, две… Робко поднялась чья-то третья. Пять рук, шесть… И вдруг в тишине послышался чей-то взволнованный голос:

— Не считай, Ваня! Все мы комсомольцы.

С верхней нары спрыгнул слесарь Семен Забелин, выпрямился, одернул гимнастерку, шагнул к Кошкареву.

— Ты почему панику сеешь? Брось, пока не поздно! Я тоже раненых расспрашивал. И ты был рядом. Расскажи лучше, как наши под Одессой стояли. Слышал, что сказал безрукий матрос? «Вылечусь, — говорит, — головой таранить их буду, пинками бить фашистов». И знаете что, ребята! Этот матрос едва живой… А за пятнадцать минут стоянки рассказал, как пользоваться бутылками с зажигательной смесью, учил бороться с немецкими танками. Чуешь, Кошкарев, что это значит?..

У топившейся железной печки собрались не только комсомольцы. Впервые за три дня молодые солдаты заговорили в полный голос. Перед грозными событиями, которые, несомненно, были впереди, им захотелось разрядить нехорошую, тоскливую обстановку. Заиграла гармошка, послышалась боевая песня. На станции в вагон заглянул начальник эшелона, сказал: «Добре!» — и ушел. Кошкарев о чем-то шептался со своим дружком Михаилом Калгановым, презрительно ухмылялся, и Ваня Макковеев не выдержал.

— Ну, а ты, Кошкарев, как думаешь воевать?

Промолчи Барсук, и он, возможно, доехал бы в десятой теплушке до фронта. Но Кошкарев не стал молчать. Он вылез из своего угла, сбычился, подошел вплотную к Ване Макковееву.

— Я как буду? Я до первого боя буду! Не за что мне воевать. Иди доноси.

Это было сказано так неожиданно и дерзко, что Ваня Макковеев на миг опешил.

«Трам-трам-трам», — прогремели колеса на стыках рельсов. Уже наступила ночь, в раскрытой двери вагона мерцали огоньки какого-то селения. Кошкарев подошел к двери, вцепился жилистыми руками в стены теплушки, шумно вдохнул морозный воздух, повернул ершистую голову к солдатам, презрительно улыбнулся, кивнул в сторону Вани Макковеева:

— Вылавливают немцы вот таких активистов.

Очень тихо стало в теплушке. Георгий Ишенин встал, шагнул к двери.

— Значит, не за что тебе воевать, — спокойно сказал Ишенин. — А я думаю, о чем вы тут шепчетесь…

Солдатский ботинок пришелся по заду Барсука. Кошкарев взмахнул руками и вылетел в раскрытую дверь вагона прочь, в темноту.

Все произошло в одно мгновение.

Поезд не остановился.

— Спокойно! — крикнул Ишенин. — Слышали, что он сказал? За эти слова он никому на меня не пожалуется. Никакому коменданту, никакому следователю. А если убился — черт с ним! Скажем, что сам сорвался. Я тут слышал, они договаривались… А ну, вылезай на свет! — потребовал от кого- то Ишенин. — Рассказывай, как ты будешь воевать!

Из темного угла вылез Михаил Калганов, испуганно заморгал глазами.

— Ну!

— Я не хотел… Это он меня подбивал…

— На что?

— Я его боялся… Немец пойдет в наступление, надо, говорит, лечь… А потом поднять руки…

— Эх, Калганов!.. — тихо произнес Ваня Макковеев. — А ведь тебя старик отец провожал. Помнишь, что он говорил?

— Я не сдамся, ребята, — поднял глаза Калганов.

В вещевом мешке Кошкарева оказалось письмо, свернутое в треугольник, с написанным адресом.

— «Я вернусь, папаня, — читал вслух Семен Забелин. — Может, совсем скоро, а может, через годы. Сделаю все, как ты порешил. Мы еще заживем, все козыри есть у нас…»

Не хотелось, чтобы кто-то знал, что в составе забайкальской лыжной бригады ехал на фронт человек, намеревавшийся сдаться в плен, решивший уцелеть во что бы то ни стало, солдат, которому было «не за что воевать». На листке было еще много места, и Ваня Макковеев дописал на нем несколько слов: «Ваш сын Никифор выпал из теплушки на перегоне Тарутино — Ачинск Красноярской железной дороги. Извещаем вас об этом и подписываемся».