Иван Куц - Годы в седле

Надо было видеть Габриша, когда он подъехал к платформе! Красная пирожком гусарская шапочка лихо сидела на затылке. Из-под нее выбивались густые черные волосы. Буйные пряди почти скрывали тонкий бледно-розовый шрам, идущий от середины лба через бровь к правой скуле, — память о стычке с казаками в разведке под Бродами в шестнадцатом году. Шрам не портил лица, напротив, придавал ему воинственность. Усы — не очень длинные, холеные, цвета вороньего крыла. Нос — крупный, похожий на перевернутый стручок перца. Широкие плечи туго обтягивала новая защитная гимнастерка русского покроя. За плечами, наискось, карабин. Меж коленей зажата сабля. Медная гарда ее рукоятки ослепительно сверкала в лучах заходящего солнца. Красные кавалерийские брюки «чикчиры» заправлены в черные сапоги с короткими голенищами.

— Никак, воевать собрался? — встретил удалого возницу молоденький красногвардеец Ваня Плеханов, курносый блондин, весь усыпанный веснушками. Не будь у него в руках винтовки, Плеханова можно было бы смело принять за подростка, облачившегося в отцовскую одежку. Все — и черная кожаная куртка, и такие же брюки, и сапоги, и даже фуражка — явно не соответствовало комплекции.

Смерив собеседника ироническим взглядом, Габриш не без гордости ответил:

— Я есть трудовой мадьяр. На бой вместе ехать будем, — и остановил повозку подле группы красногвардейцев.

— Вот это правильно! — поддержал венгра старый деповский рабочий Разумов. — Раз трудовой, значит, наш. Слезай, сынок, со своей коляски, познакомимся.

Габриш привязал вожжи к сиденью, легко спрыгнул на каменистый настил, поздоровался:

— Сервус!

Ему ответили. Старик достал кисет, предложил:

— Попробуй-ка нашего самосаду.

Габриш извлек из кармана огромную трубку с коротким чубуком, всыпал в нее щепоть махорки. Разумов поднес тлеющий фитиль зажигалки.

После первой же глубокой затяжки Габриш поперхнулся. Это вызвало смех среди молодых бойцов.

— Чего ржете? — набросился на них Разумов. — Иш зубы оскалили, будто самим не приходилось слезу пущать. Ить такой крепости курева, почитай, ни у кого нету.

Габриш скоро освоился с разумовским злым табаком. Делая короткие затяжки, он только крякал.

Встретившись взглядом с Танкушичем, который все еще сидел на клади в повозке, Разумов жестом пригласил и его в общую компанию. Тот вмиг спрыгнул и представился по-военному:

— Танкушич, слесарь-оружейник.

— Выходит, тоже свой брат-рабочий, — оживился старик. — А ну-ка кличьте сюда остальных. Со всеми разом и познакомимся.

Чувствуя к себе доброжелательное отношение, венгры охотно откликнулись на зов. Красногвардейцы наперебой протягивали кисеты, зажигалки. При помощи немногих слов и жестов завязалась общая беседа. Кто-то затянул песню. Габриш достал скрипку, заиграл русскую. Молодежь пустилась в пляс. А потом, когда из-под смычка полились звуки чардаша, в центр круга вышли парами Танкушич и Сабо, Надь и Ролич. Положив друг другу на плечи руки, они закружились в задорном танце. Оставшийся без партнера Немеш подскочил к Плеханову. Тот принял приглашение. Но станцевать ему не пришлось: прозвучал сигнал на посадку.

О чем пела труба, понимали еще не все. Вдоль состава пошел помощник командира отряда Иван Пильщиков. У каждого вагона кричал:

— Приступить к погрузке!..

Грузились недолго. Только у артиллеристов случилась заминка. Они никак не могли завести в вагон норовистого коня. Темно-гнедой тяжеловес не слушался.

Понаблюдав за жеребцом со стороны, Габриш решительно направился к упрямцу. Взялся за повод, потрепал по загривку:

— Стой, стой, глупий Мишка.

Позже мы узнали, что так он называл всех коней. Кобыл же именовал Машками.

— Кусочка хлеб надо, — обратился Габриш к красногвардейцам.

Кто-то бросил ему объедок. Ловко поймав его, Габриш стал кормить коня. Потом прогулялся с ним по платформе и наконец решительно повернул к вагону.

Громко застучали по деревянным сходням тяжелые копыта. Дело было сделано. Гнедой занял свое место рядом с двумя такими же гигантами.

— Ну и ну! Прямо-таки укротитель. Спасибо, друг, — восхищенно благодарил Габриша командир батареи Янушевский...

А уже к эшелону хлынули родные и друзья. Им разрешили проститься с отъезжающими.

Венгров не провожал никто. Однако и они не чувствовали себя одиноко в шумной толпе. Красногвардейцы знакомили их со своей родней, делились подарками. Лишь Танкушич загрустил. Но, увидев проходившего мимо Андрея Ярошенко, оживился: