Виктор Бычков - Вишенки в огне

– Не до шуток, товарищи. Вы не считайте дураками немцев и бургомистра. Если у кого-то появились такие настроения, то лучше избавляйтесь от них. И чем быстрее, тем лучше. Они ни за что не позволят нам хозяйничать в Вишенках. Как только узнают о том, что у нас произошло с полицаями, с уборкой урожая, так сразу же явятся сюда. Нам важно выиграть время. Теперь тебе понятно? И если ещё они не объявились у нас, то это дело времени.

Разговор происходил в колхозной конторе. Впервые в должности командира партизанского отряда предстал Лосев Леонид Михайлович. Он участия в разговоре пока не принимал, а больше слушал, вникал в курс дела.

Здесь же находились Ефим Гринь, Данила Кольцов, Пётр Кондратов.

– Вот я и говорю, – Кулешов вышел из – за стола, принялся вышагивать по кабинету. – Нам нужно выиграть время, хотя бы несколько дней, лучше недельки две, усыпить бдительность противника, а по – простому, по – нашему – обмануть его. Ещё не готов семейный лагерь, не до конца оборудованы землянки для партизан. Кое-что из продуктов заготовлено, но это ещё далеко не всё. И с личным составом неразбериха: не решены многие организационные вопросы. Остро стоит вопрос и с оружием. Так что, Никита Иваныч, собирайся в дорогу. Сейчас ты у нас главная ударная сила, на тебя вся надежда, что успокоишь ты врага, усыпишь его бдительность, а дальше видно будет.

– О-хо-хо-хо, – тяжко вздохнул Никита. – И что это за жизнь у меня, что как только меняется власть, все беды начинают сыпаться на мою голову? Будто нет других людей в Вишенках: всё я да я. В Гражданскую войну тот же Кондрат-примак был председателем сельсовета, сбежал, сукин сын, меня вместо него. Сейчас опять все шишки на мою бедную голову. А если честно, то боюсь я, товарищи, бо-ю-у-усь! Они ж меня убьют к чёртовой матери и глазом не моргнут. Не поверите: я жить хочу! А вы меня в петлю…

– Правильно говоришь, Никита Иванович, – Кулешов не стал разубеждать товарища, успокаивать. – Всё правильно, страх за собственную жизнь должен присутствовать у нормального человека. Это только дурак ничего не боится, потому как не понимает, не может просчитать последствий. А нам бояться надо, у нас только по одной жизни, в запасе другой нет и не будет. Вот поэтому мы сделаем следующим образом.

Пётр Кондратов сбегал на конюшню, привёл старшего Бокача.

– На расстрел? В расход или как? – спрашивал дрожащим голосом всю дорогу у Петра.

– Не-е-ет, там тебе будут вручать Сталинскую премию. Твоего согласия хотят спросить, сфотографировать. Корреспондентов понаехало уйма.

– Только не убивайте, гражданы, – прямо с порога упал на колени, руками держал штаны, смотрел умоляющим взглядом на сидящих в кабинете людей. – Не по доброй воле, это всё Ласый, брательник мой, сосватал в полицию, пропади она пропадом, а мы, дурачьё, с сыном клюнули на его посулы. Пощадите, братцы! – застыл на входе, не поднимая головы от пола.

В одном грязном исподнем белье без пуговиц в кальсонах, поникший, тот резко выделялся среди присутствующих в конторе мужиков.

– Встань! – приказал Корней Гаврилович. – Отвечай на наши вопросы.

– А убивать не будете?

– Пока нет, – успокоил его Ефим Гринь. – От тебя зависит: как поведёшь себя, так и будет. Так что смотри, мужик…

– Где живёшь? Откуда ты? – спросил Кулешов, пододвинув к себе чистый лист бумаги, приготовился писать.

– Из района, из района я, братцы. Бокач Фома Назарович, вот кто я, – бледный, с дрожащими губами, мужчина то и дело обводил сидящих в кабинете людей преданным взглядом. – Семья живёт там же, в районе на улице Народной, дом восемь, вот.

– Кто там живёт из семьи? Уточни, – потребовал Никита Кондратов.

– Жена, жёнка Пелагея Никифоровна да дочка Маша пятнадцати годочков. А это мы с сыном Васькой по глупости здесь оказались, простите нас, людцы добрые, – и снова упал на колени. – Только не убивайте, товарищи, братцы, прошу вас, не убивайте, – разрыдался, стоя на коленях, размазывая слёзы по небритому лицу.

Ефиму в тот момент вдруг стало жаль мужика, по – человечески жаль. И немножко стыдно за него, что так унижается, пытаясь выторговать себе жизнь. И в то же время немного презирал.

– Встань! Ты же мужик или тряпка? И возраст уже далеко не детский, что бы слёзы зазря лить, – не выдержал вдруг, накинулся на полицая. – Стыдно смотреть, как ты сопли тут пускаешь.

Думать надо было раньше, твою мать!

– Ефим Егорович, – подал голос Лосев. – Не мешай. Пусть Корней Гаврилович доведёт дело до конца.