Виктор Бычков - Вишенки в огне

Надеяться на помощь партизан не станет, это его горе и это его месть. Тут не должно быть помощников, свидетелей. Он остаётся один-на – один со своим горем и со своей местью. Зачем свои проблемы перекладывать на чужие плечи? И он не слабак. Это кому-то могло показаться на первый взгляд, что он сдал, опустил руки. Не-е-ет! Это не так. Да, боль в сердце, душевные страдания, терзания останутся с ним до конца, до последнего дыхания он будет помнить о своих детках, о жене, о их муках… Это его личный крест, и нести эту ношу будет сам, какой бы трудной и тяжёлой она не была. И мстить будет лично!

Снег почти сошёл с полей, только в кустах, в лесу ещё лежал ноздреватыми сугробами, да и то за день под весенним солнцем и они исходили ручьями, к ночи становились меньшими, всё быстрее и быстрее сливаясь с землёй. На открытых солнцу проплешинах уже зеленью отдавала первая трава, в воздухе пахло сыростью, оттаявшей землёй.

Мужчина рыскал по округе, как волк, выискивая жертву. Одичал и сам стал походить, уподобился зверю не только в ненависти к врагам, но и своим внешним видом напоминал быстрее дикого человека, первобытного, чем человека разумного, современного. Длинные, немытые волосы свисали патлами. Давно небритая щетина превратилась в кудлатую, неряшливую бороду. Солдатский котелок, фляжка, пистолет в кобуре на ремне сбоку, сапёрная лопатка в чехле, винтовка с торбой за плечами, скатавшаяся кроличья шапка, грязные кирзовые сапоги и изодранные ватники с такой же телогрейкой, палка с рогатиной на конце дополняли его вид. Лишь раз в неделю приходил в колок, что напротив Иванова брода через Деснянку, долго лежал в кустах, высматривая, определяя для себя степень опасности. Только потом забирал кем-то оставленную заранее, подвешенную в расселине сожжённой молнией осины торбу с сухарями, шматом сала, горстью патронов к винтовке и снова исчезал в неизвестном направлении. Иногда в торбе находил шанежки, жёлтую головку сахара с детский кулачок, чистое исподнее бельё, коробок немецких спичек, завёрнутых в пергамент, свежую буханку хлеба. Тогда странная гримаса искажала лицо, человек то ли усмехался, то ли удивлялся, но откуда-то изнутри его тела вырывалось что-то наподобие хрюканья, глаза загорались точно так же, как и в тот момент, когда он видел сражённого выстрелом врага. Никогда не ночевал на одном и том же месте, как никогда не организовывал и засады с одного места. Всегда для этих целей выбирал новое, новый способ, с каждым разом всё более изощрённый, надёжный, верный. Весь приклад винтовки изрезан мелкими зарубками, что оставлял человек после каждого удачного выстрела. Оптический прицел аккуратно замотан шинельным сукном, перевязан бечёвкой. Видно, что к оружию мужчина относиться очень бережно, особенно к прицелу.

Ему нравилось пристраиваться в тыл к наступающим на партизан немцам, и сзади спокойно расстреливать ненавистных врагов. То заходил с флангов, он это проделывал уже не один раз, но, видно, немцы тоже раскусили его тактику, пришлось искать другой, более надёжный способ уничтожать фашистов.

Гордится ли он собой? Нет, он над этим не думал и не думает. Он просто мстит! Однажды дал слово своим родным, поклялся отомстить за их жуткую, страшную смертушку. И не отступит от данного обещания. Не делай этого, как бы он тогда жил? Как бы смотрел людям в глаза? Как бы чувствовал себя? Как бы прислушивался к своему сердцу, к душе? Себя ведь не обманешь, как не крути, как не лукавь. Там, на верху, души его родных людей, они всё-о – о ви-идят, они жаждут отмщения. И он, их отец и муж, не подведёт, выполнит их последние желания. Он не смог уберечь их живыми, значит, будет ублажать души мёртвым.

Сегодня в торбе нашёл листовку, где чёрным по белому написано, что в округе завёлся леший. Он объявлен врагом великой Германии и за его поимку, за его голову или указание точного местоположения немцы обещают коня, телегу, пять пудов пшеницы, полпуда соли и сто марок.

Прочитав листовку, мужчина задрал голову кверху, и впервые за последнее время его лицо озарила счастливая улыбка, слезой заблестели глаза.

– Во-о – от, теперь легше, слава Богу! Слышите, мои любимые?

Вам не полегчало?

Внизу казённого шрифта мелкими каракулями химическим карандашом была сделана приписка: «карла дагадываца аблаву будит делать шукай лесапилке. я».

– Ну – ну, – снова улыбка коснулась сухих, обветренных губ. – Я! Молодец! – и непонятно было, кому это адресовалось.

А земля подсохла, влага испарилась, сейчас стало намного легче передвигаться, укрываться в зарастающих полынью и лебедой полях. Даже одинокие кусты, не говоря уж о колках, подлесках надёжно скрывали человека, давая ему временный кров, пристанище, место для засады. Самая пора пахать да сеять, но некому. Вот и взялась земелька полынью да лебедой с сурепкою, а кое-где и крапива с чертополохом тянутся к солнцу. Будто сама земля без человеческих рук тоже решила внести свою лепту в борьбу с иноземным врагом, зарастала травой и бурьяном, спасая, укрывая бывших своих пахарей в их праведном деле защитников родной земли.