Людо ван Экхаут - Это было в Дахау.

Я зарыдал. Я плакал от бессилия, от отчаяния, от ярости. Я рыдал от страха перед смертью и от безумного желания жить. Плакал не один я. Все оставшиеся в живых плакали. Мы выбрались из ада и вернулись обратно еще более слабыми и измученными, чем прежде. Почти половина товарищей погибла.

Дверь раскрылась со скрежетом, полоснувшим по сердцу. Крики стали громче, собачий лай злее.

– Выходи! Быстрее! Быстрее, проклятые крематорские собаки!

Никто не двинулся с места. Не было сил.

Но эсэсовцы способны поднять и мертвого. Они ворвались в вагон, накинулись на нас с бранью, угрожая крематорием. Они нещадно колотили дубинками по лежавшим на нарах живым и мертвым. Мертвые остались лежать, а мы выползали из вагона со слезами на глазах. Нам приказали подтащить покойников к двери и выбросить их из вагона. Но у нас не было сил. Втроем или вчетвером подталкивали труп к двери, а потом падали сами, падали на трупы и, плача, с трудом выбирались из груды тел. Нас мучила жажда, и мы совали в рот горсти снега. Эсэсовцы пытались поднять нас побоями, но все было тщетно. И тогда они спустили на нас собак. Один из них крикнул, что собаки перегрызут нам глотки, если мы не встанем. Но даже и тогда мы не встали – мы были на грани полного истощения.

В лагерь послали капо, который вскоре вернулся с «мор-экспрессом». Я узнал его. Лежа на животе, чтобы легче было хватать ртом снег, я увидел мрачные лица людей, двигавших повозку. Я знал, что в Дахау они символизируют смерть. Я вспомнил, как Друг рассказывал мне, что мертвых и живых вместе бросают в печи крематория. Я уперся руками в снег и попытался приподняться. Напрасные усилия… Мне почему-то стало ужасно жарко.

– Быстрее грузите эту падаль!

Нас побросали в повозку. И живых и мертвых. Я постарался выбраться наверх, чтобы соскользнуть с повозки по дороге, и тут вдруг вспомнил о человеке, который вот так же падал несколько раз, но его снова поднимали, и он оказывался в повозке. Возможно, сегодня мне повезет. Возможно, сегодня эсэсовцы просто посмеются надо мной и оставят в покое…

Возле лагерного плаца «мор-экспресс» остановился. Эсэсовец отдал какое-то приказание, и перевозчики трупов забрались в повозку. С привычным равнодушием они быстро отделяли мертвых от живых, подобно тому как рыбак сортирует рыбу. Живых сбросили тут же, на лагерном плацу. Трупы остались в повозке, которая скрылась в том направлении, где поднималось облако черного дыма.

– В душ! – накинулись на нас эсэсовцы.- Встать! Марш в душ!

Мы продолжали лежать. Эсэсовцы схватились за пистолеты, послышались щелчки предохранителей.

– Через три минуты всем быть в душе. Кто не явится, будет расстрелян.

Мы задвигались, поползли. Эсэсовцы хохотали. Мы с трудом передвигались на четвереньках. Некоторые ползли на животе. Несколько человек поднялись на ноги, сделали два-три шага и снова упали. Эсэсовцы били ползущих людей по спине.

Я приблизился к одному товарищу.

– Говоришь по-немецки?

– Немного.

– Надо встать. Давай поможем друг другу. Я поднялся на колени и помог встать ему. Он положил руки мне на плечи. И мы пошли, поддерживая друг друга. Нашему примеру последовали те, у кого еще были силы. Но многие так и остались лежать на плацу. Мы не слышали выстрелов. Наверное, эсэсовцам даже не понадобилось стрелять. Кое-как мы добрались до бани, с трудом разделись. Все одинаковые, как скелеты, все в гнойных язвах, у всех ввалившиеся лихорадочные глаза. Горячая вода смывала вонючую грязь и пот.

– Быстрее, быстрее, шакалы! Скребите чище вашу поганую шкуру!

Казалось, вода, падавшая на наши головы, весила тонны. Мы с трудом стояли на ногах, крепко держась друг за друга, и если падал один, то за ним тут же следовал второй.

– Не желаете мыться?! Сейчас мы вас вымоем. Научим вас, свиней, мыться.

Эсэсовцы с руганью бросились к нам, не обращая внимания на то, что попадали под струю. Они и в самом деле стали «мыть» упавших – на свой эсэсовский манер. Волокли их по цементному полу в угол бани, где стояло несколько бочек, и бросали свои жертвы в бочки, вниз головой. Я видел, как конвульсивно вздрагивали ноги, торчавшие из бочек. Крепко держась одной рукой за товарища, я мыл его, а он помогал мыться мне.

Воду выключили.

– Выходи!

Они выгоняли нас раздетыми на мороз. Мы уже не могли думать, не могли надеяться, двигались как призраки. Нагие, мокрые, плелись мы к куче приготовленной одежды. Там мы сели, чтобы натянуть брюки. Никто из нас не мог бы устоять на одной ноге даже с помощью товарища, чтобы надеть брюки. Мы поочередно помогали друг другу садиться и вставать. Наконец мы облачились в брюки, рубашки и куртки. Деревянные башмаки казались свинцовыми. Но мы ковыляли по лагерной аллее, стиснув зубы. Раз уж мы пережили столько мук, нужно пройти весь путь до конца. Иначе проще было бы остаться лежать там, на лагерном плацу.