Юрий Черный-Диденко - Сказание о первом взводе

Издалека доносился неумолчный орудийный гул. Он не отдалялся, неотступно висел над горизонтом. Такая все нарастающая канонада действительно раздавалась впервые после январского прорыва.

— Продвинулись далеко, теперь надо укрепиться… Это не Решетов придумал, — добавил Леонов, — так передали сверху, а оттуда виднее.

Выполняя приказ, рота окопалась на западной окраине. Окопы разрешено было отрыть пока для стрельбы с колена, неглубокие. Широнин оставил в окопах отделение Седых, а остальным позволил пойти в хаты отдохнуть, погреться. Спустя полчаса пошел туда и сам.

Еще идя по улице, Петр Николаевич заметил, что кроме военных в селе появились и местные жители, из тех, кто прятался по ямам, по балкам и не был угнан фашистами. Женщины несли на руках детвору и узлы с пожитками, тащили за собой санки с оставшимся небогатым скарбом.

Вернулись хозяева и в хату, которую занял первый взвод.

— Ой, гарненьки ж вы мои, — певуче восклицала пожилая женщина, не отходя от сидевших на лавках красноармейцев. Она обрадованно всплескивала руками, так и не утирая слез, катившихся по морщинистому лицу. — Наче сонечко в хати снова, як вы тут… А то ж при тих шкреботунах и на свит смотреть не хотелось…

— А чому ж шкреботуны, мамо? — спросил Букаев, услышав еще одну, новую для него кличку из множества тех, которыми народ метко наделял оккупантов.

— Так они ж и ходят не по-нашему, — женщина, не приподнимая ног, зашаркала подошвами по полу, показывая, как шумят шипами своих сапог гитлеровцы, — и шкребут, и шкребут по всем хатам та по всем коморам и клуням, сердце у людей выскребли, злодии.

— Мамо, та годи про це, — сказала другая женщина, возраст которой трудно было определить, так плотно закуталась она в косынки и платки. — Вы б краще печку растопили та хоть чугун с водой поставили… Може, товарищи хоть кипятком погрелися б…

— Мамо та мамо!.. Звыкла? — с шутливой серьезностью стала выговаривать мать. — Це ж при немцах, мамо, и до колодца, мамо, и по хворост. А зараз чого лякаться? А ну, швыдко сама!

— Чула, донько? Выполняй! — засмеялся Вернигора, и девушка медленно повела в его сторону широко поставленными черными-пречерными глазами, лукаво срезала его взгляд своим взглядом, вышла из хаты. Вернулась, бросила хворост у печи, скинула платки и явила такую строгую, сбереженную красоту тонко выписанного лица, что даже Широнин не выдержал:

— Эге, было что прятать!… И все на Харьковщине такие?

— Полтавские еще лучше, товарищ лейтенант, — подзадоривая дивчину, воскликнул Вернигора.

— Ты б своих, николаевских, хвалил.

— Та про них уже молчу… свои же!..

Вошли и приветливо поздоровались с красноармейцами еще две девушки.

— Пилиповна, а чи наших вы не бачылы? — обратилась к хозяйке одна из них. — Уже половина Червонного дома, а их нет та нет…

— Не бачыла, Ганно… Та не хвылюйтесь. Зараз вже знайдуться…. Наш Сашко теж десь ще блукае… Вы не в Терновий балци булы?

— Ни, мы в яру, де крыныця, ховалысь.

Девчатам, наверное, не хотелось возвращаться в пустые хаты, и когда Вернигора предложил присесть, они помедлили только приличия ради, а затем, подталкивая друг друга, прошли к лавкам у стола.

— Вот бы и гармонь сюда, — воскликнул Нечипуренко, вспомнив о своем излюбленном досуге.

Пилиповна переглянулась с дочерью.

— А ну, Ганно, где ее Сашко сховал?..

Ганна прошла в другую горницу, чем-то застучала там, вынесла через несколько минут почти новенькую трехрядку.

— Это ж Сашко, меньший мой… Сам еще не грае, а все для Васыля бережет. Васыль мий тоже в армии…

— Разрешите, товарищ лейтенант? — обратился Нечипуренко к Широнину, кивая на гармонь. — Бедняжка, безработная два года, а сегодня все-таки праздник.

— Ну-ну, расшевели ее… бедняжку… по случаю праздника, — в тон Нечипуренко шутливо сказал Петр Николаевич.

— А якый же сегодня праздник, сынки? — переспросила Пилиповна.

— Двадцать пять лет Красной Армии, мамаша. Твой Васыль тоже десь святкуе, — ответил Вернигора.

— Ой, був бы жывый!..

И уже тронул Нечипуренко долго молчавшие лады, уже вызвали улыбки на лицах собравшихся первые такты какой-то затейливой плясовой, уже вышли из-за стола на середину комнаты Вернигора и Злобин, как в хату влетел Шкодин.

— Товарищ лейтенант, можно вас?…

Лицо Шкодина было бледным, взволнованным. Это заметили все, в том числе и Нечипуренко, но гармонист продолжал играть, чтобы не смутить девчат. Широнин вышел из хаты.