Ион Деген - Рассказы (публикации 2009-2010 годов)

– А шо мени тот приказ. Тот приказ, як кажуть, мне ни шо. Мой приказ это сила.

– Три недели тому назад вы сказали моему шефу, что ваш приказ будет отдан в тот же день.

– Понятие не имею. А шо, шеф, як кажуть, родичем приходится? Уродственник?

– Нет, не родственник. – Мне следовало бы сесть. Я мечтал об этом. Но, естественно, не смел без приглашения.

– Ну як же не родственник. Есть у него дочка?

– Простите, профессор, возможно, и у вас есть дочка, но мы же не родственники.

Огромные усилия прилагал я, чтобы оставаться сдержанным и спокойным. То ли от боли, то ли от голода кабинет директора начал терять реальные очертания. Рыжеволосая женщина где-то далеко, словно в перевернутом бинокле, а монгольские глазки приблизились так, что можно достать их кулаком. Снова спрашивает фамилию. Снова говорит, что слышит ее впервые. Снова разговор о дочке шефа. Только мой приказ это сила. Я что-то отвечал, не слыша ответов.

– А чего вы с палочкой, як кажуть, ходите?

– Ранение.

– Ранение? А хиба это у вас не с детства?

– Нет.

– Ранение, значит. При эвакуации, или баловство, як кажуть, какое?

– Нет, в танке. Во время атаки.

– Да ну! А я думал, что это у вас с детства. Значит, ранение?

– Да.

– На фронте, говорите?

– Да.

– А як же! У вас там, як кажуть, целая куча орденов. – Упиваясь своей памятью, директор безошибочно перечислил все мои награды.

Самодовольная свинья! Фамилию впервые слышит!

– А взагали, як кажуть, ордена можно купить в Ташкенте.

Я поставил свою тяжелую палку в угол буквы Т. Я понимал, что этого нельзя делать, я понимал, что это какое-то безумие. Но совладеть с собой не мог. Вытянутой левой рукой я схватил узор «антисемитки», вобрал в ладонь вместе с волосами на груди. Рванул на себя. И тут же прямой правой всего себя вложил в удар. Черная струя из разбитого носа в красный цвет изменила цвета узора на «антисемитке». Два багрово-синих кровоподтека мгновенно вздулись, еще больше сузив щелки монгольских глаз.

В течение пятнадцати минут ярко-рыжая дама не проронила ни единого звука. Но в этот миг из нее вырвался мощный вопль, услышанный в шуме приемной.

Распахнулись обе половины двери, и появился ученый совет in согроге. На лицах вся гамма чувств – от возмущения действительного и деланного до безуспешно скрываемого удовольствия. Я схватил свою палку и, стараясь быть спокойным, голосом, которым когда-то, перекрывая грохот танка, отдавал команды, произнес:

– Я тебе, падло, покажу, как можно купить ордена в Ташкенте! – И сквозь расступившуюся толпу профессоров быстро вышел из кабинета.

Через полчаса я уже был в министерстве здравоохранения. Месяцами нельзя пробиться на прием к заместителю министра по кадрам. Но сейчас он ждал меня, оповещенный обо всем, что произошло у директора института. Едва я переступил порог приемной, отворилась дверь, и высокий красавец, весело улыбаясь и обняв меня за плечи, уволок в кабинет. На заместителе министра был отлично сшитый темно-синий костюм. Красивый сине-красный галстук ярко вырывался на фоне белоснежной рубахи. Возможно, казацкая фамилия Брага позволяла пренебречь униформой.

Сразу же, с порога заместитель министра обратился ко мне на «ты». На сей раз нелюбимое мною амикошонство не показалось обидным или неуважительным. После подробных вопросов, после кучи восторженных междометий заместитель министра сказал:

– Ладно, брат, прямо сейчас поезжай в ортопедический институт. Место в общежитии уже подготовлено, Завтра утром приступай к работе в первой клинике.

Так я стал клиническим ординатором Киевского научно-исследовательского института ортопедии и травматологии.

Кличка хулигана прочно прилипла ко мне, являясь непременным сопровождением при упоминании моей фамилии в течение двух с половиной лет пребывания в этом заведении.

И позже.

В марте 1957 года я поступил на работу в обычную городскую больницу с необычным хирургическим отделением. Заведовал отделением старейший и лучший киевский профессор-хирург Борис Михайлович Городинский. В связи с делом «врачей-отравителей» его изгнали из института, а после реабилитации «убийц в белых халатах» – забыли восстановить. Из 16-ти врачей отделения, кроме профессора, два были виртуозами, а еще несколько входили в двадцатку лучших киевских хирургов. Как и профессор, еще два врача были «бывшими», то есть изгнанными из института евреями. В ординаторской, за исключением часов клинических конференций, царила атмосфера закрытого клуба интеллектуалов. Я почувствовал это с первой же минуты, придя представиться профессору.